Укрощение дьявола

— Удивительно хорошо мы проводим время вместе, — только и сказал он.

— Ты находишь? Почему ты можешь исполнить только три желания?

— Такова традиция.

— В твоей власти изменить ее. Сделай для меня исключение, пусть в запасе у меня будет не одно, а два желания. Я медлю с последним только потому, что оно последнее.

— Хорошо. Но я поставлю тебе условие. Если угадаешь на какой руке не хватало пальца у Джека Чейса, к последнему желанию прибавиться еще одно.

— Кто такой Джек Чейси?

— Это тебе предстоит узнать самой.

— А нельзя обойтись без условия? Давай лучше бросим кости. Избавь меня от этого Чейси!

— Ты торгуешься с дьяволом?

— Почему нет.

— Как мог я сомневаться в женщине! Чего ради ты тянешь время? Рано или поздно, но тебе придется вернуться домой.

— Я знаю. Подумать только! Я молодой вернусь домой, туда, где я готовила себе печальную старость!

— Ты помолодела раньше, чем состарилась, — улыбаясь сказал Вельзевул.

— Решила, когда вернусь, ни во что не буду вмешиваться. Я заведу такие порядки, которые сочту нужными. Они это не одобрят. Чем больше я думаю о брате и его жене, тем сильнее становится моя уверенность в том, что отныне я им ничего не прощу. Рассказывать тебе какие они не буду, ты и так уже знаешь, на что они способны.

— Может ты зря ополчилась против них. Как-никак они заставили тебя чувствовать, переживать, дали пищу для обиды и насмешки.

— Зачем мне все это?

— Чтобы ты, которая тяготилась жизнью пустой и тусклой, могла обрести себя в борьбе.

— Бороться ради чего?

— Разве ты не понимаешь? Ради возможности вести новую жизнь! Я изощрил свой ум в бесплодных размышлениях, поэтому скажу литературными словами: «Я завидую вашим страданиям, вы, по крайней мере, живете». Моя душа — вместилище многих существований. Я устал от вечной жизни.

— А знаешь, что я говорю, когда молюсь? Часто я говорю: «храни меня Боже от жизни бедной и короткой!» Думаешь я могу утешиться мыслью, что моя жизнь будет длиться каких-нибудь семьдесят лет!

Вельзевул не нашелся, что сказать. Он слушал рассеяно, внимая лишь звуку ее голоса. В молчании прошла минута, другая. Затем, не глядя на Вельзевула, Сара сказала:

— Человек делает много ошибок, часто заблуждается, но не потому, что он глуп и безнадежен, а потому, что жизнь его слишком коротка, чтобы он мог запастись большим жизненным опытом.

— Слушай Бетховена. Его музыка помогает постичь бесконечное.

— Ты бессердечная сволочь!

— Именно это прежде всего и делает меня достойным своей славы.

— Как можно — жить и не любить!

— Я все время занят делами, мне не хватает время на себя.

— Может, ты чересчур велик, чтобы унизиться до какой-то женщины? Мы вроде бы живем вместе в добром согласии, но я чувствую себя одинокой с тобой. Я только и думаю, чтобы такое еще для тебя сделать. Ради тебя я себя тут утруждаю!

— А, вот как? Поверь, я ценю твое старание.

— Ты уязвил меня в моих лучших чувствах! Мне двадцать пять, я молодая женщина. Ты помнишь себя в двадцать пять?

— Не могу вспомнить, каким я был тогда. Мне никогда не было двадцать пять. Я, как сама видишь, чувствую себя тоже очень одиноким.

— О, Вилли! Мы можем так много дать друг другу! Откройся мне, будь нежен со мной. Я еще не готова принести себя в жертву твоему величаю, пока я наслаждаюсь счастьем быть с тобой и ломаю голову над тем, каким волшебством это достигнуто.

Оторопев, Вельзевул поднял на нее глаза.

— Может я не такой, каким ты меня представляешь, — не сразу проговорил он.

— Ты для меня не какой-то собирательный образ. Ты живой, теплый, одушевленный и очень, очень умный человек.

— Другие люди считают меня мрачным, злобным и жестоким существом. Меня удручает их ограниченность. Меня поняли лучше в Голливуде. Там я плод тонкого эстетического восприятия.

— Ты безответственен и инфантилен. И это в таком-то возрасте! Сколько еще веков ты будешь оставаться ребенком?

— Это никак не влияет на мое отношение к делам.

— Если тебе не нравятся женщины, почему ты до сих пор не подружился с юношей?

— Мужчины не лучше женщин. Я предпочитаю никогда их тут не видеть: никому нельзя довериться. Я люблю одиночество и вполне бы им довольствовался, если бы не ты. Люди, которых я близко к себе допускал, своим вмешательством отравляли мне существование. Я не раз говорил, но похоже, до тебя не доходит, что я испытываю отвращение к жизни. Это чувство настолько укоренилось во мне, что против него бессильны все соблазны этого мира. Все что было прекрасным в нем кануло в прошлое. Сара, я обезумел от тебя!

— Ты от большого ума спятил.

Немного помолчав, Сара сказала:

— Подумай только…человек плачет над чужим несчастьем не потому, что он чувствительный, проявляет сострадание, — он жалеет себя. Вот и ты, пожалей себя. Забудь, что ты бессмертный и живи жизнью человеческой ради тех мгновений, которые делают ее яркой и безумной, нескромно желая себе богатства среди нищеты.

Говоря это, Сара заметила, что он слушает ее с глубоким и сосредоточенным интересом.

— Я не похож на людей. Я не алчный, не мстительный, я не влюбляюсь, не возмущаюсь, никогда не зависел от внешних влияний, не плююсь, как они.