Укрощение красного коня

Розовенькие занавески. Фестончики, воланы, розаны. Кружева. Трудно было представить, куда мсье Кренделев мог поставить свои кавалерийские сапоги. Положить бритву. Повесить брюки. Комнатка была хорошенькая, кукольная. Такое ощущение, что Анюта Кренделева жила в ней одна.

Только свадебная фотография в рамке (беленькой с гипсовыми розочками) удостоверяла супружеские права курсанта. На фото он был в портупее и красноармейском шлеме, по‑крестьянски серьезный перед фотографом. А губы узкие, брюзгливо оттянутые книзу. В свадебной фате Зайцев с иронией узнал нынешнее покрывало на подушках. Сама же Анюта и тогда выглядела ровно как сейчас.

И уже тогда — главой новой ячейки общества.

Зайцев вынул туфли.

— Ой, туфельки мои! — всплеснула фарфоровыми ручками Кренделева. — А я думала: ну кому дурак Николаев их отдал по ошибке?

«Значит, вот что сапожник ей наплел», — отметил Зайцев.

— Очень уж они похожи на туфли моей жены, — соврал он, почти не запнувшись. — Я только дома понял, что совсем и не похожи. Просто никак.

— Да, вам, мужчинам, все туфли на один лад, — звонко засмеялась Анюта, схватила обе лодочки и прижала к груди. — Вам не понять. Милые туфельки, не правда ли? Я так переживала, что Николаев их кому‑то отдал. А вот и они. — Она любовно посмотрела на мыски, чуть не облизнулась. Как киса на мисочку со сливками.

В коридоре хлопнуло. Анюта навострила уши. Шаги. И в комнату вошел Кренделев собственной персоной.

Подле прелестной Анюты он казался березовой чуркой с глазами.

— О, — сказал он. — Какая встреча. Я только забыл вашу фамилию.

— Зайцев.

— А. Точно. Рад видеть.

По виду товарища Кренделева этого было не сказать.

Его несколько оловянный взгляд перешел на туфельки. Зайцев заметил промелькнувшее на лице — и в плечах, чуть обмякших, — выражение глубокой усталости. Словно Кренделев на полсекунды ощутил на себе вес всего атмосферного столба — который, как утверждает наука, человек не способен заметить. Промелькнуло и исчезло.

— Ты купила новые туфли, Анюта? — отчетливо, слишком отчетливо произнес он. Тон Анюте, похоже, был знаком. Потому что она тотчас пихнула туфли Зайцеву.

— Возьмите их, товарищ… эээ… Зайкин. Дороговато. Да и вообще не мой номер.

— Я думал, вам понравились, — немилосердно изобразил удивление Зайцев. — И цена подходящая.

— Что вы, товарищ Зайонц. Они хорошенькие. Но фасон не мой. И размер. И вообще дороговато, — залепетала Анюта. — Но вы поспрашивайте в соседнем доме. Может, там кому подойдут.

— Вы продаете вещи, товарищ Зайцев? — недобро осведомился Кренделев.

Зайцев не успел ответить — да даже и придумать ответ. Фарфоровая Анюта со словами «вы в соседний дом постучитесь» энергично выставила его за дверь.

В коридоре был тихий полумрак. Где‑то у соседей бормотало радио. Зайцев приник виском к двери. Послушал.

Там разгоралась сцена из супружеской жизни.

— У тебя же уже есть туфли, — с драматическим отчаянием напомнил голос Кренделева.

— Но это правда не мой фасон, — журчал голосок жены. — И размер. И вовсе я его не приглашала. Он сам пришел. Ходит, видать, по дворам.

— Аня, я больше не могу так.

— Не нравится — заведи вторую семью. Как этот ваш Журов. И отдыхай там душой.

Зайцев перестал дышать.

— Аня. У меня больше нет сил, — пробурлил голос Кренделева. — Сил и денег.

Голосок стал хрустальным — и ледяным, как вода в горном ручье:

— Слабак. Потому что ты слабак.

— Анна…

Плаксивые нотки:

— Ты же мне обещал… Неужели так трудно… Что красивого, изящного я здесь вижу? В Ленинграде я могла пойти в балет. В Эрмитаж.

— Могла. Но ты все равно ходила по комиссионкам, парикмахершам, ателье, — видимо, не удержался Кренделев. Зайцев его понял.

Всхлип.

— Так найди их, эти деньги!.. У других…

— Анна, ни у кого теперь денег нет.

Очаровательная Анюта, похоже, топнула ножкой.

— Найди, где их взять!

— Будто я не искал.

— Что же ты не нашел?

— Здесь нет Жемчужного, пойми.

Зайцев за дверью превратился в окаменелую копию самого себя.

— Не понимаю! Я глупая. Ты мне объясни! Нет того, но есть местный. Раз есть эти ваши кони, то, значит, есть и свой какой‑то местный Жемчужный.

— Кони есть, но состязаний нет, понимаешь?

— Не понимаю! Ты слабак, ты…

Убедившись, что ничего больше сказано не будет, Кренделев перешел к бессловесным способам утешения, Зайцев тихо выпустил вздох изо рта и бесшумно отошел от двери, так и сжимая вспотевшими ладонями лакированные лодочки.

В особнячке ГПУ все так же дышало прохладой от плиток пола.

— Он вышел.

— Как же вышел? — напирал Зайцев. — Когда? Я с ним сегодня разговаривал. Недавно.

— Не могу знать.

Теперь и косоглазый заместитель товарища Емельянова испарился. Письменные столы мельчали, а порода местных гэпэушников, видимо, вырождалась по мере спуска по служебной лестнице. На сутулых плечах этого лежала перхоть, редкие волосенки были зачесаны от уха до уха, а глаза, казалось, протухли еще вчера. Как у рыбы, которую забыли убрать в ледник. Стол казался странно коротконогим и тесным. Видимо, письменные столы мельчали, а порода местных гэпэушников вырождалась по мере спуска по служебной лестнице.