Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени

Наблюдения филологов показывают, что коммуникативные коды речевой вежливости допетровской Руси основывались на гораздо более жестких иерархических отношениях в обществе, чем это было в Западной Европе. Даже равные по положению персоны постоянно «считались», кто из них «выше», а кто – «ниже» «честью». На этом строились законы местничества, и ошибочно думать, что они были в одночасье отменены указом 1682 года и забыты в XVIII веке. Люди по-прежнему «мерились» друг с другом возрастом, чином, государевой милостью, предками, количеством крепостных душ и пр. Тот, кто был «ниже», чествовал «высшего», и это была вежливость, а не унижение, как ее стали видеть в уже «цивилизованном» обществе XIX века. Поэтому русский код вежливости называют «эгоцентрическим»[371], то есть говорящий человек, стремясь быть вежливым, употреблял по отношению к себе самоуничижительные формулы.

Определенные наблюдения над этикетом вежливости позволяет сделать эпистолярный жанр. Так, люди, равные по положению (например, князья и бояре), называли друг друга в письмах уменьшительными именами. Например, князь Черкасский писал И. И. Панину, человеку намного менее родословному, чем он сам: «Государю моему Ивану Ивановичу Мишка Черкасский челом бьет» и подписывался «работник твой…»[372]. Этим подчеркивалась огромная дистанция между адресатом и адресуемым, хотя реально ее не существовало. Такое же обращение мы встречаем и в других письмах представителей элиты: князья Долгорукие в письмах боярину, князю В. В. Голицыну называют себя Мишкой и Юшкой, князь Одоевский – Ваской, князь Ромодановский – Сенкой и т. д.[373] Брат князя В. В. Голицына князь Б. А. Голицын писал ему: «по сем един от убогих Бориско челом бью»[374]. Сам же князь В. В. Голицын подписывается в письме к думному дьяку Семенову «Васка Голицын»[375]. В переписке знатных женщин встречаем такую самоидентификацию: «…нищая и безпомощная, на свете ненадобная и в конец разоренная Матвеева женишка Осиповича Кровкова Агашка челом бьет»[376]. В семейной переписке старший брат упрекал младшего, что тот его бесчестит, называя себя к нему в письме «брат твой», а не «братишка твой», и разъяснял ему: ты «братом писался еси величия ради, мниши себе равна; негли несть тако (это совсем не так. – О. К.)»[377].

Множество примеров вежливого уничижительного обращения в частной эпистолярной практике приводит и Д. Г. Полонский, рассмотревший изменение этих обращений под влиянием петровского указа, запрещавшего употребление «полуимен» в деловой письменности[378]. Изменение этого эпистолярного этикета вызвало к жизни и появление обучающей ему литературы: «Приклады (то есть примеры. – О. К.) како пишутся комплименты разные на немецком языке…» (М., 1708), издание было инициировано Петром. Д. Г. Полонский так определил результат петровской реформы эпистолярного этикета: «сфера выражения самоуничижения, бывшего в XVII в. непременной особенностью письменного общения между людьми, к середине первой трети XVIII века постепенно сужается, и само уничижение перестает быть непременным атрибутом частного светского письма, отделяясь от вежливости»[379].

Осознавая определенные этикетные различия в письменной и устной речи, мы все же можем предположить, что и в последней использовалось самоуничижение в качестве вежливости. К персоне не равной по возрасту или положению, то есть честью ниже себя, обычно вежливости не проявляли, она была бы поставлена самому говорящему «в бесчестье».

На оказание «чести» в разных ее формах чувствительно реагировали не только в дворянской, но и в крестьянской среде. Так, некий убийца, крестьянин Гороховецкого уезда, оклеветал своего односельчанина в процессе следствия, а затем признался, что сделал это, так как тот, принимая его в гостях, «не поднес ему пива и сослал со двора нечестно (т. е. невежливо. – О. К.)»[380].