Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени

Понятие «гуманистическая фотография», введенное относительно недавно для описания фотографии исследуемого периода[620], фиксирует такое положение вещей. В то время как на Западе эта традиция получила критическое осмысление, никто прежде не анализировал, как воспринимались прогрессивные для 1950–1960‐х годов идеи, связанные с формами социальной фотографии на службе у пропаганды, в СССР. Статья ставит своей задачей показать, какое развитие идея «гуманистической фотографии» получила в СССР, на примере формата масштабной фотовыставки, посвященной социальным проблемам, – формата, очень специфичного для 1950–1960‐х, который мы подробно опишем ниже.

Для удобства исследования мы сформулируем такие характеристики «гуманистической парадигмы» в фотографии: внимание к повседневной жизни, простому человеку; предпочтение документальной и пресс-фотографии как жанров, воплощающих идею о художественной самодостаточности и общественной самоценности фотографического медиа; подразумеваемая инкорпорированность снимков в большой нарратив, большую «картину мира». Кульминацией и одним из главных символов этапа в развитии фотографии, связанного с «гуманистической парадигмой», становится проект «Род человеческий» (The family of man, 1955). Созданный главой Департамента фотографии нью-йоркского Музея современного искусства (МОМА) Эдвардом Стейхеном, этот выставочный проект объединял пресс-снимки со всего мира (но преимущественно те, что публиковались в иллюстрированном журнале Life) в зрелище, претендующее на то, чтобы создать картину мира средствами фотографии; согласно концепции Стейхена, снимки были организованы по тематическим разделам, они экспонировались без подписей и объединялись в единое сюжетное повествование, разворачивающееся перед зрителем: рождение, семья, хлеб и трапеза, грамотность и наука, одиночество, сострадание, тяготы нищеты и голода, бунт (против родителей или власти), единство людей, судьба человечества (перед лицом ядерной угрозы)[621]. Дизайн выставки создал эмигрант из Германии, участник «Баухауса» Герберт Байер; построенную на наслоении и смещении разноформатных снимков, игре с прозрачностью и формой временных конструкций в МОМА, ее структуру определяли как эссеистическую и сравнивали с мозаикой или гобеленом[622], где из пестрых фрагментов создается картина, внушающая чувство полноты, образ глобальной и усредненной повседневности, эстетизированной «everydayness»[623].

«Род человеческий» играл на масштабе: выставка использовала конкретность и символичность фотографического изображения, подчиняя пресс-снимки, посвященные определенным историческим событиям, воссозданию объемного образа человеческой жизни. Предполагалось, что экспозиция сыграет на чувстве отождествления с историей и человеческой общностью. По мысли исследователя Блэйка Стимсона, претензии серийно организованной фотографии на универсальность, взгляд на фотографию как на средство конструирования расхожей (и утопической) «социальной абстракции» являются определяющими качествами фотографической парадигмы периода после Второй мировой войны[624]. Один из самых суровых критиков «Рода человеческого» Ролан Барт относил качества, приписанные документальной фотографии обществом середины XX века, к числу своих «мифов» и определял его как утопию «адамизма» (то есть миф об универсальности жизненного опыта и о том, что жизнь можно расчленить на базовые категории, доступные пониманию каждого человека)[625].

Важной частью выставочной риторики была идея о фотографии как особом, свободном от идеологии языке. Предполагалось, что дизайн экспозиции, за счет прозрачных панелей и многоуровневой развески, а также исключения подписей к снимкам, создавал особые, ассертивные условия для взгляда, своего рода антитоталитарную зрительную среду[626]. Вместе с тем «Род человеческий» был частью выставочной традиции, в которой пропагандистский эффект фотографии не отрицался, а, напротив, был основой замысла: Стейхен, капитан-лейтенант армии США, впервые создал выставку, в которой использовались снимки для прессы и сходные дизайнерские решения, десятилетием раньше (Road to Victory, 1942) – открытая вскоре после того, как США официально вступили в войну, она имела мобилизующий посыл. И хотя в послевоенной выставочной риторике фотография была наделена ролью свидетельства, не искаженного разноголосицей политических мнений, несомненно, пропагандистский эффект осознавался как создателями, так и теми, кто поддержал «Род человеческий» и способствовал ее международному успеху.