Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени

Жители Пелузо[196] обожали пук. Если не опасаться напрасно потерять время на избыточные доказательства, нельзя ли заключить, что пук вовсе лишен неприличия, но заключает в себе самую величественную благопристойность, поскольку он является внешним признаком проявления уважения подданного по отношению к своему суверену, податью вассала своему сеньору, знаком внимания со стороны Цезаря, предвестником перемены погоды, и, чтобы уж все сказать начистоту, объектом культа и почитания великого народа?

Однако продолжим же доказательства, с помощью других примеров, того, что пук полезен для общества.

Существуют враги общества, чьим усилиям пук противодействует.

Например, в одном многочисленном обществе щеголь находит секрет, как всем наскучить: в течение часа он распускает свой хвост, болтает и говорит неуместности, которыми сильно досаждает слушателям. Внезапно короткий пук прерывает его на полуслове и оказывается очень кстати, ибо вырывает души из плена, отстранив их от убийственной болтовни их совместного врага. Но это не всё, пук приносит еще и реальную пользу. Беседа – самое очаровательное единение общества, и пук способствует ей чудесным образом.

Одно блестящее собрание хранило молчание в течение двух часов, и молчание это было более мрачным, чем то, что царит в Гранд Шартрез[197]; одни молчали из‐за церемонности, другие из робости, наконец, прочие из‐за невежества: уже все готовы были разойтись, так и не произнеся ни слова. И вдруг раздается звук пущенного пука, как из корзинки, и тотчас же возникший глухой шепот оказывается прелюдией к долгой беседе, сдобренной критическими руководствами и шутками. Именно этому пуку общество обязано прерыванием вычурного молчания и самой темой беседы: таким образом, пук полезен для общества в целом. Можно было бы добавить, что он ему еще и приятен.

Смех и взрывы хохота, которые сопровождают пук сразу же, как он оказывается услышан, сами являются достаточными доказательствами его привлекательности и шарма: самый серьезный персонаж сразу же теряет свою важность, как только его услышит, и это не вредит его безукоризненности; гармоничное и непредвиденное звучание, которое составляет всю его сущность, рассеивает летаргию, в которую погрузился разум. В группе философов, внимающих помпезным максимам, которые один из них методично выдает, вдруг инкогнито пускается пук, и тотчас же улетучивается сбитая с толку мораль, все смеются, все млеют, и природа проявляет себя тем охотнее, чем в обыкновенные часы, когда она в сих выдающихся людях подавлена.

И пусть не говорят в качестве последней капли несправедливости, что смех в результате пука часто является скорее признаком жалости и пренебрежения, чем признаком подлинной радости, пук содержит в себе основное удовольствие, независимое от места и обстоятельств.

Возле больного семья в слезах ожидает момента смерти, которая должна забрать у них главу семейства, сына, брата; пук, пущенный с треском с кровати умирающего, смягчает боль присутствующих, дает лучик надежды и вызывает по меньшей мере улыбку.

Если даже подле умирающего, где все дышит грустью, пук может развеселить умы и радовать сердца, то какие еще сомнения в его очаровании? В самом деле, поскольку он способен на различные модификации, то он варьирует доставляемые удовольствия, и посредством этого он и должен нравиться всем. То он устремляется к выходу, неудержимый в своем движении, воспроизводит грохот стреляющей пушки и посему нравится военному человеку, то, будучи сдерживаем в своем стремлении, сжатый в проходе двумя напряженными полушариями, имитирует звучание музыкальных инструментов. Иногда шумный в своих аккордах, часто гибкий и бархатистый в своих модуляциях, он приятен и чувствительным душам, да и почти всем остальным, поскольку мало тех, кто не любит музыку. И поскольку пук приятен, то его особенная и общая польза хорошо доказана, а его так называемая непристойность разбита и уничтожена, и кто смог бы отказать ему в одобрении? Кто осмелился бы обвинить его в непристойности, когда он разрешен и одобрен в некоторых местах, а запрещен в иных единственно в силу предрассудков; коли показано, что он не противоречит ни правилам учтивости, ни благопристойности, ведь он соприкасается с органами с помощью гармоничного звука и никогда не досаждает обонянию зловонным испарением? Возможно ли даже проявлять к нему безразличие, ведь он полезен всем, он рассеивает обеспокоенность относительно болезней, которых опасаются, и приносит всем великое облегчение? Наконец, само общество, неужели оно столь неблагодарно, чтобы не признать свой долг перед ним, тогда как он избавляет его от докучливых людей, ему досаждающих, и дарит ему свои удовольствия, порождая повсюду, где он появляется, смех и игры? То, что полезно, приятно и честно, признается благом и имеет реальную ценность (Cic. L.1 Offices)[198].

Глава XII