Улан Далай

– Это откель же такие доходяги? С северов? Правду говорят, что людоеды? А мужики ихние где? – забросал он вопросами начальника поезда, озверевшего вконец майора, спасавшегося в пути спиртом и едва державшегося на ногах.

– К Гитлеру их мужики подались – пьяно растягивая слова, майор вытащил из планшета бумагу. – Прими по списку!

Йоське опять – как при убийстве Аюшки – хотелось закричать: нет, на хуторе не выявили ни одного предателя, остальные воюют в Красной армии, которые не погибли еще. Но сил не было. Только стянул с головы буденовку и в сердцах шмякнул ею по наплавившемуся под солнцем насту – снег тут же посерел от вшей. Начальник станции остановился прямо перед ним, внимательно разглядывая семейство.

– Ну вот, какие-никакие мужички нашлись! – обрадованно воскликнул он. Отец на этих словах зашелся в кашле. – Да только довезу ли я их до лесхоза, таких дохляков? Мои староверы везти такую вшивоту побрезгуют, – начальник указал на замерших в отдалении лошадей под попонами, запряженных в добротные сани. На них бездвижно сидели мужики с заиндевевшими бородами, в огромных тулупах. – Им, что ж, розвальни потом сжигать придется вместе с пологами?

– А ты сперва прожарь их! В бане!

Слева раздался протяжный стон. Беременная Сокки держалась за живот, под ней расползалось влажное пятно.

– Рожаю… – простонала она по-калмыцки.

– Ах ты, мать твою так! – выругался начальник, без перевода ухватив суть. – Повитуха среди вас есть?

– Есть, – кивнул головой отец.

– Ну, поднимайте свою роженицу и ведите на станцию, в комнату ожидания. Для остальных соорудим костры – грейтесь пока так, ждите баню.

Две старухи: Нюдля, бабушка Балуда, и Делгир, бабушка Цебека, – повели Сокки к зданию станции по узенькой тропинке, больше похожей на вырытую в снегу траншею.

– Нам бы кипятку, – попросил дед начальника станции. – Сутки не пили.

– Водой мы богаты. А вот с едой плохо.

– Мы уже всё едим. И селедку пробовали, и грибы.

– Видишь, каких золотых работников я тебе привез? – майор хлопнул начальника станции по плечу. – И даже на одного человека больше, чем в списке. Принимай!

– Товарищ начальник! Позвольте нам последних покойников из вагона с собой забрать, дети малые, на последнем переезде умерли, хочется похоронить как положено, – обратился к майору дед.

– Вот и принял бы я твой список, а в нем мертвые души! – разозлился на майора начальник станции.

С майора сошел весь хмель:

– А если ты с приемкой проволынишь, у меня еще куча передохнет. Мне дальше двигаться надо. – И, обращаясь к деду: – Сколько их там?

– Трое. Малыши.

– Забирайте. В списках вычеркните.

Очир залез в вагон, отодрал от пола задубевшие тельца Розы и двух мальчиков, передал вниз. Матери мальчишек тут же заголосили по-калмыцки:

– Я не виновата! Я не виновата!

– Вы не виноваты! – вторили им остальные женщины. Большой материнский грех у калмыков – не уберечь сыновей, вот и отводили от себя вину.

По Розе никто не кричал. В платье-матроске, доставшемся ей от Нади, она лежала на снегу словно на белом песке. Легкий иней серебрил ресницы и посверкивал на солнце в разметавшихся волосах, будто Роза легла отдохнуть на берегу волшебного моря. Йоська тихо любовался сестрой. Смерть, оказывается, может выглядеть и красиво. Потом тетя Булгун развязала узел, достала оттуда простыню, синюю с мелкими красными розочками, довоенную, но совсем новую, завернула в нее Розу, как заворачивают в байковое одеяло младенца, закрыла ей лицо. Роза была теперь вся в розах…

Костры разожгли такие, что и в 3 метрах одежда дымилась. На ярком солнце огненных языков почти не было видно, и казалось, что поленья начинают шипеть, плеваться, стрелять и чернеть вдруг, ни с чего. Лицо и грудь горели, но это было даже приятно – из тела уходил стылый холод.

Две неповоротливые бабы в толстых, как матрацы, стеганках и странных высоких ободах на головах, прикрытых сверху суконными платками, принесли на коромыслах дымящиеся ведра под деревянными крышками, поставили чуть в стороне от костров и тут же дали стрекача. Уморительно было смотреть, как семенят они по тропинке обратно к станции, разметая юбками снег, мальчишки даже захихикали.

В одном ведре была вареная картошка в мундирах, в трех – травяной чай. Дед Баатр раздал всем по картошине: мальчишкам побольше, девчонкам – поменьше, но никто не возражал. Вкуснее картошки Йоська не ел никогда. Даже кожура у нее была какая-то сладкая, а клубень рассыпался на крупинки, как сахар-рафинад. Запивали картошку чаем, пили и не могли напиться. Вода мягкая, как молоко, травы душистые, какие-то размокшие ягоды попадались… Люди повеселели, даже матери умерших мальчиков.

Потом пришел начальник станции и велел всем идти в баню. Мертвых детей положили пока в сарай, чтобы станционные собаки не погрызли. Туда же сложили и немногие пожитки.