Улан Далай

Чагдар растерялся. Ситуацию спас приставленный сопровождать его милиционер, тот самый усатый-пузатый сменщик, что жаловался ему год назад на завал уголовных дел. Он достал из кобуры маузер, пальнул в потолок и в мигом установившейся тишине гаркнул: тем, кому не нравится власть в Калмыцком районе, он готов устроить бесплатный переезд на новое место жительства в Сибирь под власть исключительно волков и медведей. Под власть волков и медведей переезжать никто не хотел, поэтому речь свою Чагдар произнес без помех. Однако желающих вступить в колхоз среди присутствующих не нашлось.

– Ничого доброго с колхозу не выйдеть, – заявила одна из сидевших на задних скамейках женщин, дородная гладкая баба. – Хозяйского догляду не будеть.

– Почему же не выйдет? – возразил Чагдар. – Я вот своими глазами видел, как обыкновенные люди, с такими же, как у всех, руками и ногами, устроили в глухой степи настоящий коммунизм…

Но тут со стороны железной дороги донесся свисток прибывавшего к станции поезда, баба подхватила стоявшую перед ней корзину и устремилась к двери. За ней повскакивали остальные женщины. Оказалось, это были торговки, которые просто пережидали время между поездами.

Когда в помещении остались одни мужики, Чагдар принялся рассказывать про чудо-трактор. Но в глазах собравшихся железный зверь никакой чудодейственной силой не обладал. Наоборот, они считали, что трактор отравит почву своими газами и через пять – десять лет земля вовсе перестанет родить. Опять же – чем тогда землю удобрять? Трактор-то навозу не дает.

Как развеивать такие опасения, Чагдар не представлял. Он вообще мало чего понимал в выращивании зерновых. Вот если бы его про коневодство стали спрашивать, он бы мог авторитетно рассуждать и гнуть свою линию. Но про всю эту зябь, ярь, севооборот, тягло он знал только понаслышке и боялся показать свою агрономическую отсталость. А потому, предложив мужикам хорошенько все обдумать, Чагдар распустил собрание, сел на поезд и поехал в Ростов, в крайком – ликвидировать пробелы по растениеводству.

Сочувствующий инструктор вручил Чагдару пару брошюр-памяток и подсказал, что лучше начать агитацию с немецких поселений. Брошюры Чагдар выучил наизусть и поехал к немцам. Те, в отличие от хохлов, слушали его внимательно, шуточек не отпускали, власть не срамили. Чагдар пообещал премировать их тракторами, если проведут стопроцентную коллективизацию. Немцы стали уточнять: а какой марки будут эти трактора: «Джон Дир», «Юнайтед», «Монарх» или «Форд». Чагдар выкрутился тем, что предложил им самим сделать выбор. Немцы подумали и согласились. Приятно иметь дело с разумными людьми.

Но немцев в районе всего полторы тысячи, двенадцать процентов от общего количества жителей. А калмыков – сорок. В некоторых станицах население было смешанное, великороссы отказывались объединяться с хохлами, и никто не хотел связываться с калмыками, потому как в земле они ничего не смыслят, а скотины у них кот наплакал. Чагдар опять поехал за консультацией в Ростов. Крайкомовцы предложили создавать в таких станицах по два, а то и три колхоза, предварительно проведя раскулачивание зажиточных, чтобы привлечь на чужое добро бедноту, и дали понять, что если Чагдар и дальше будет проявлять безынициативность и мягкотелость, то снимут с должности и из партии исключат. А этого Чагдар допустить никак не мог. И вопрос был не только в самолюбии и угрозе позора: откладывать женитьбу больше нельзя, вокруг Цаган стал увиваться заведующий райземотделом, снабжавший ее свежими номерами журнала «Крестьянка».

И вот уже 20 октября, а он не добрался с агитацией даже до хутора Зюнгар, куда переехали на жительство отец и братья. И Чагдар решился сделать сразу два дела: выступить перед хуторянами и объявить отцу о своем намерении жениться на Цаган.

Накануне он почти не спал, проворочался всю ночь с боку на бок, продумывая, что, как и кому скажет. А рано утром, пробираемый внутренней дрожью, оседлал коня и отправился на хутор. На счастье, плывущая в небе журавлиная стая, такая большая, такая сплоченная, к тому же символ семейной верности, придала Чагдару бодрости. Все у него сегодня получится.

К хутору подъехал повеселевший, насвистывая «Мы красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…» – и резко оборвал свист, когда уже на окраине почувствовал запах вареного мяса. Среда, середина недели, утро – и мясо! Он подхлестнул коня. Запах наплывал со всех сторон. Плохо!

Возле свежеслепленной саманной мазанки спешился и, накинув поводья на столб, толкнул калитку.

У очага, на котором булькал котел, на корточках сидела Булгун, с аппетитом обгрызая кость. Рядом на доске сложены выскобленные добела овечьи черепа. На натянутых под навесом веревках сушатся полоски мяса…

Завидев Чагдара, Булгун вскочила, завела руку с костью за спину, другой рукой наспех отирая рот.

– Менд! – коротко поздоровался Чагдар и, не дожидаясь, когда Булгун прожует и ответит ему на приветствие, спросил: – Где отец?