Улисс

– Выслушаем ещё,– постановил Джон Эглинтон с одобрения м-ра Беста.– Нам стало интересно насчёт м-с Т.И.Хоньи, о которой мы прежде думали, если вообще думали, как о терпеливейшей Гризельде, или домоседке Пенелопе.

– Антисфен, ученик Горгия,– сказал Стефен,– отнял пальму красоты у благоверной Менелая, аргивянской Елены, у этой дощатой кобылы Трои, в которой переспали десятка два героев, и вручил приз бедняжке Пенелопе. Двадцать лет прожил он в Лондоне и, в определённый период, огребал жалованье не менее лорд-канцлера Ирландии. Жил на широкую ногу. Его искусство превосходит ремесло феодализма, по выражению Волта Уитмена, это искусство пенящееся через край. Жаром пышущие пироги с рыбой, зелёные кувшины испанского вина, медовые соты, сахарные розы, марципаны, крыжовниковые голуби, яствосласти. Сэр Вальтер Рейли, когда его арестовали, имел при себе полмиллиона франков плюс узорчатый корсет. Узурпаторка Элиза Тюдор имела нижнего белья не меньше царицы Савской. Двадцать лет он там болтался – между супружеской любовью, с её добродетельными восторгами, и любовью скотской, с её порочными наслаждениями. Вам известна история Манинхема о том, как жена некоего горожанина пригласила Дика Бербеджа к себе в постель, увидав его в РИЧАРДЕ III, а Шекспир подслушал и, не делая много шума из ничего, взял корову за рога, и когда Бербедж пришёл и постучался в дверь, ему было отвечено из-под одеял каплуна: Вильям Завоеватель явился прежде Ричарда III. Любая всякая годится игруну: и веселая ледюшка, милашка Всамраз, влезь да выстони О, и его деликатная пташечка, Пенелопа Богачсон, дама незапятнанных достоинств, и стерва с набережной – пенни за ходку.

Кур-ла-Райне. Encore vingt sous. Nous ferous de petites cochonneries. Minette? Tu veux?

– Вершки изысканного общества. И мать Вильяма Довенанта из Оксфорда, с её бокалом канарского за каждого кенара.

Хват Малиган, набожно устремив очи горе, вознёс молитву.

– Всеблагая Маргарет Мария Всемдавательница!

– И дочка Генри шестижёнца и прочие дамочки-подружки из соседних гнёзд, как поёт джентельмен-поэт Лон Теннисон. Но все эти двадцать лет напролёт чем, по-вашему, занималась бедняжка Пенелопа в Стратфорде за диагональными окошками?

Делай и делай. Дело свершено. По розарию на Феттер-Лейн у Джеральда, цветочника, ступает он рыжеватоседоватый. Лазурный колокольчик под цвет её вен. Он шагает. Одна жизнь – вся. Одно тело. Делай. Но делай. Вдали, где прёт убожеством и похотью, руки тискают белизну.

Хват Малиган стукнул по столу Джона Эглинтона, резко.

– Кого подозреваете?– потребовал он.

– Говорят, он отвергнутый любовник из сонетов. Отвергнутый раз, отвергнут и во второй. Но придворная шлюшка отвергла его ради лорда, ради его же мой-дорогой-любимый.

Любовь, что не смеет вымолвить своё наименование.

– Как англичанин, то есть,– Джон вклинил твёрдо Эглинтон,– не мог он лорда не любить.

Старая стена, по ней вдруг промелькивают ящерки. В Чарентоне я глазел на них.

– Похоже на то,– сказал Стефеназ уж он готов исполнять для него и поочерёдных безухих лоханок, священую услугу, исполняемую конюхом для жеребца. Возможно, как и Сократ, имел он мать-повитуху и мозгогрызку-жену. Но та, словоблудная стерва, постельной клятвы не нарушала. Две вещи изводят бедного призрака: нарушенная клятва и тупорылый дуболом, которому досталась её склонность, брат почившего мужа. Сладенькая Энн, полагаю, горячих была кровей. Искусительница один раз будет ею и во второй.

Стефен смело обернулся на стуле.

– Бремя улик против вас, а не меня,– сказал он хмурясь.– Если вы отрицаете, что в пятой сцене Гамлета он заклеймил её позором, тогда скажите мне: отчего за все тридцать четыре года, с того дня как она взяла его в мужья и до дня, когда она его похоронила, он ни разу не упомянул о ней? Все женщины в этом роду пережили и схоронили своих мужей: Мэри, её добряка Джона, Энн её дорогого бедного Виллика, когда он разбушевался и умер на её руках, бесясь, что приходится уходить первым, Джоан своих четырёх братьев, Юдифь, мужа и четырёх сыновей, Сюзан, также своего мужа, тогда как дочь Сюзан, Элизабет, используя выражение дедули, вторым обзавелась, прикончив первого.

О, да, упоминание, всё-таки, отыщется. В те годы, когда он жил богатой жизнью в Лондоне, ей, для уплаты долга, пришлось занять сорок шиллингов у пастуха её отца. Так объяснитесь же. И истолкуйте заодно его лебединую песнь, где он превознёс её перед потомством.

Он обернул лицо к их молчанию.

На что, подумав, Эглинтон:

– Ты о завещаньи.
Его истолковали, помнится, юристы –
Ей назначалась вдовья часть
Как требует закон.
По мнению судейских, в законах он был дока.

За ним, кривляясь Сатана, Насмешник: