Улисс

– Почему?– ответил Стефен себе.– Потому что тема брата обманщика или узурпатора, или осквернителя, или всех троих в одном, с Шекспиром, который далеко не беден, неразлучна. Нота изгнания, изгнания из сердца, изгнания из дома, звучит неумолчно от ДВУХ ВЕРОНЦЕВ и далее, покуда Просперо не сломает свой посох и не закопает—на сколько положено—саженей в землю, и не утопит свою книгу. Она удваиваится в середине его жизни, отражается в другой, повторяется, экспозиция, завязка, кульминация, концовка. Она повторится вновь, когда он близок уж к могиле, и его замужняя дочь Сюзан, яблочко от старой яблони, обвинена будет в прелюбодействе. Но именно изначальный грех омрачает его рассудок, подтачивает волю и вселяет тягу ко злу. Слова эти принадлежат господам епископам из Метнута: изначальный грех, как и первородный, совершён другой, в чьём грехе он тоже повинен. Всё это стоит меж строк последних писаных им слов, всё это каменеет на его надгробьи, под которое её четыре кости не должно класть. И всё это не стерлось от смены веков. Не сменилось умиротворённостью и красотой. Но с неисчислимым разнообразием проступает повсюду в сотворённом им мире, во МНОГО ШУМЕ ИЗ НИЧЕГО, в КАК ВАМ ЭТО НРАВИТСЯ, в БУРЕ, в ГАМЛЕТЕ, в МЕРЕ ЗА МЕРУ и во всех прочих нечитанных мною пьесах.

Он засмеялся, давая роздых своему сознанию.

Судья Эглинтон подвёл черту.

– Истина посредине,– огласил он.– Он призрак и принц. Он весь во всём.

– Так и есть,– сказал Стефен.– Мальчик из акта первого, он же зрелый муж пятого акта. Всё во всём. В ЦИМБЕЛИНЕ, в ОТЕЛЛО, он блядун и рогоносец. Он делает и делают его. Идеал любви или извращение, подобно Хозе, он убивает реальную Кармен. Его неослабный интеллект это рогочокнутый Яго в неутолимом желании терзать сидящего в нём мавра.

– Ку-ку! Ку-ку!– Кукуш Малиган кукукнул похотливо.– О, ужасающее слово!

Тёмный свод приял, отъэхнул.

– Но каков характер этот Яго!– воскликнул неустрашимый Дон Эглинтон.– В конце концов, Дюма fils (или это Дюма pere?) был прав. После Господа Бога, больше всех сотворил Шекспир.

– Мужчина не влечёт его, но нет и в женщинах ему восторга,– сказал Стефен.– Он возвращается, прожив жизнь в отсутствии, в то место, где был рождён и где пребывал всегда—мужчиной и мальчиком—как безмолвный свидетель, и там, где оканчивается странствие его жизни, сажает в землю своё тутовое деревце. Движение иссякло. Могильщики закапывают Гамлета pere и Гамлета fils. Король и принц, наконец, мертвы, под навзрыдную музыку. И пусть убит и предан, и оплакан всеми тонкослёзыми сердцами, но для датчанки как и дублинки, скорбь об усопшем – единственный муж, с которым она ни за что не разведётся. Если вам по нраву эпилоги, любуйтесь, сколько влезет: процветающий Просперо, вознаграждённый добрый человек, Лиззи, дедулина любимая капелька, и дядька Ричи, нехороший бяка, отправлен поэтическим правосудием туда, куда попадают бяки негры. Крутая концовка. Он находил во внешнем мире воплощённым то, что содержалось в его внутреннем мире как возможное. Метерлинк говорит: Если сегодня Сократ выйдет из дому, то на ступенях у своего порога увидит сидящего мудреца. Если под покровом тьмы украдкой заспешит Иуда, стопы его пойдут иудиным путём. Любая жизнь, это множество дней, день за днём. Мы проходим сквозь самих себя, встречая грабителей, призраков, великанов, юношей, стариков, жён, вдов, братьев по любви. Пьесотворец составлявший сценарий этого мира и писавший дрянновато (сперва Он дал нам свет, а солнце двумя днями позже), Господь вещей какими они есть, которого большинство римских католиков называют dio boia—Бог-Bешатель—сущ, несомнено, как всё во всём, во всех нас – конюх и скоторез, что одинаково годится и в блядуны, и в рогоносцы, для вящей небесной экономичности, предсказанной Гамлетом, и браки уже никчему, славный муж, андрогенный ангел, становится женою сам себе.

– Eureke!– Хват Малиган взвопил.– Eureke!

В приливе счастья, он взвился и в один шаг достиг стола Джона Эглинтона.

– Позволите?– сказал он.– Господь заговорил к Малачи.

Он принялся строчить на листке бумаги.

Не забыть взять листков с конторки на выходе.

– Все кто женаты,– м-р Бест, благовестник, молвил,– за исключеньем одного будут жить. Остальным следует держаться уж как есть.

Он засмеялся, неженатый, к Эглинтону Джиоганну, искусств бакалавру.

Безбрачные, ненужные, тычут по ночам пальчик каждый в своё нестереотипное издание УКРОЩЕНИЯ СТРОПТИВОЙ.

– Ты мираж,– округло выразился Джон Эглинтон Стефену.– Столько волок нас за собой, чтоб показать французский треугольник. Сам-то ты веришь в свою теорию?

– Нет,– без запинки ответил Стефен.

– Вы собираетесь написать это?– спросил м-р Бест.– Вам следует сделать это в форме диалога, знаете ли, типа платоновых диалогов, на манер Уайльдовых.