Улисс

Джон Эглинтон вдвойне улыбнулся.

– Ну, в таком случае,– сказал он,– не вижу для тебя резона ждать платы за то, во что не веришь сам. Доуден верил, что в Гамлете заключена какая-то тайна, но большего не говорит. Герр Бляйбтрой, которого некто Пайпер встретил в Берлине, разрабатывает рутландскую теорию, уверившись, что секрет сокрыт в страдфордском монументе. Он собирается явиться к нынешнему герцогу, говорит Пайпер, и доказать ему, что все пьесы написал его предок. То-то будет сюрприз для его милости. Но он верит в свою теорию.

Я верю. О, Господи, помоги моему неверию. То есть помоги мне верить или помоги не верить? Кто помогает верить?

Egomen. А кто не верить? Другой малый.

– Ты единственный из пишущих в ДАНЕ, кто просит платить серебром. И потом я не знаю насчёт следующего номера. Фред Райан хочет место для статьи по вопросам экономики.

Фредрин. Две серебром он одолжил мне. Перебиться. Экономика.

– За гинею,– сказал Стефен,– можете разместить это интервью.

Хват Малиган выпрямился, смеясь, от своего писанья и, отсмеявшись, мрачно изрёк, медоточа угрозу:

– Я навестил барда Кинча в его летней резиденции в конце Мекленбург-Стрит и застал его погрузившимся в изучение Summa contra Gentiles, в компании двух гонорейных леди, Свежей Нелли и Розалины, шлюхи с угольной пристани.

Он прервался.

– Валяй Кинч, валяй бродячий Aеngus птиц.

Валяй, Кинч, ты слопал всё, что после нас осталось. Ага, я подам тебе все твои огрызки и объедки.

Стефен поднялся.

Жизнь множество дней. Кончатся.

– Вечером увидимся,– сказал Джон Эглинтон.– Notre ami Моор, как его кличет Малачи Малиган, должен быть там.

Хват Малиган взмахнул своим листком и шляпой.

– Месье Моор,– сказал он,– лектор по французской литературе для молодого поколения Ирландии. Я буду там. Приходи, Кинч, бард должен пить. Ты ещё в состоянии ходить ровно?

Смеётся тот…

Попойка до одиннадцати. Ирландское вечернее развлечение.

Увалень..

Стефен шагал всед за увальнем…

Однажды в Национальной библиотеке мы пообсуждали. Шекса. Потом я шёл за его увал спиною. Намозолил ему цыпку.

Стефен откланялся и—отринутый—последовал за ерником-увальнем с прилизанной головой и свежебритым, из сводчатой кельи на оглушительный свет дня, без единой мысли.

Чему я научился? От них? У себя?

Теперь пройдись походкой Хейнса.

Зал постоянных читателей. В журнале читателей Кешл Бойл О'Коннор Фицморис Тисдал Фарелл выводит свои многосложия. Итак: безумен ли был Гамлет? Квакерова плешь боговиднеется в беседе со священичком.

– О, окажите честь, сэр… Для меня это будет такая радость..

Потешенный Хват Малиган обрадованно пробормотал сам себе, себе покивывая:

– Осчастливленная задница.

Вертушка.

Неужто?.. Синелентная шляпка… Тихо пишет… Неужто? Посмотрела?

Резная балюстрада; гладко-скользкий Минициус.

Бес Малиган, шляпоошлемясь, ступал со ступеньки на ступеньку, кочевряжась, труня:

Джон Эглинтон, мой жо, Джон,
Зачем ты так пуглив средь слабых жон?

Он догундосил песенным мотивом:

– О безъяйцый китаец! Чин Чон Эг Линь Тон. Мы заходили в ихний театр-сарай, Хейнс и я, Дом Водопроводчиков. Наши актеры творят новое искусство для Европы, подобно грекам или М. Метерлинку. Театр аббатства! Я чую монашью потливость публики.

Он яростно сплюнул.

Забыл: из головы вон, как он нарвался на порку из-за паршивой Люси. И оставил femme de trente ans. И отчего больше не было детей? И первый ребёнок девочка?

Запоздалый умник. Ну, так вернись.

Затворник ещё там (пирог ещё не съеден) со сладостным юнцом, милой утехой. Светлые кудряшки Федона, что так и манят поиграться.

Э… Я просто э… Я забыл… он…

– Лонгворд и М'Карди Аткинсон тоже там.

Бес Малиган печатал шаг, тралялякая:

Не слышен мне ни птичий грай,
Ни мат солдатский, ни трамвай,
Когда задумаюсь
Об Ф. М'Карди Аткинсоне.
Он мрачен как пиратский флаг
И юбок он заклятый враг;
Не пьёт ни капли он при том,
И Меджи с его тонким ртом.
Боясь женитьбы очень-очень
Они дрочатся что есть мочи.

Дурачься. Знаю я тебя.

Остановился ниже меня, поглядывает, дознаватель. Остановимся.

– Скорбный мим,– выстонал Хват Малиган.– Синдж перестал носить чёрное, чтоб уподобиться природе. Черны лишь вороны, попы да аглицкий уголь.

Смешок встриппернулся на его губах.

– Лонгворду жутко неловко,– сказал он,– от того как ты в своей статье разделал старую трещалку Грегори. Ах ты ж, иезуитский запойно-жидовский инквизитор! Она пристраивает тебя в газету, а ты эдак походя приканчиваешь её сюсюканье про Иизюся. Не мог ты подойти по-йитсовски?

Он стал спускаться дальше, кривляясь, помахивая в такт грациозными руками.

– Замечательнейшая книга, из вышедших в нашей стране на моей памяти. Невольно вспоминается Гомер.

Он остановился у подножия лестницы.

– Я зачал пьесу для мимов,– произнёс он торжественно.