Первые страницы вырваны. Первая запись не имеет даты. Почерк торопливый, сбивчивый. Как будто все писалось без остановки, на одном дыхании. Это не просто дневник. Это протокол слежки. Указаны места, названия улиц, точное время, даже погода, одежда и настроение. Хронология внешних проявлений, через которые кто-то пытается проникнуть во внутренний мир другого человека. Мориц пишет не о себе. Он пишет о женщине.
– Кто она? – спрашивает Жоэль.
– Амаль, – отвечает Элиас. – Моя мать.
На следующей странице – список имен. В основном, похоже, арабские: Марван Максуди, Халиль Аль-Халифа, Шауки Абу Таха… и Амаль Бишара. Но там есть также Ханс Вернер Йост и Маргарет Швертфегер. Рядом с некоторыми из них указаны телефонные номера – почти все с кодом города 0811. И адреса.
Я переворачиваю страницу. На следующей приклеена фотография. Аккуратная центровка, с уголками. Непонятно, почему он выбрал именно это фото. Амаль едва различима, настолько зернистое изображение. Должно быть, он снял ее с помощью телеобъектива и увеличил. Ее лицо в толпе. Молодежь – возможно, демонстрация. Она смеется, свободно и естественно. Очевидно, не замечая, что ее фотографируют. Фотография сообщает не столько о ней, сколько о наблюдателе: чем ближе он хочет подойти к ней, тем более размыто ее изображение.
Следующая запись содержит первую дату:
Глава
42
Становясь Ты, человек становится Я.
На улице шел снег, когда Мориц и Амаль впервые встретились. Это было рождественское воскресенье, словно сошедшее с открытки. Белые скатерти украшены еловыми ветками. Пакетики с печеньями-звездочками с корицей, баночки с вареньем и глинтвейн в бутылках. В приходском зале церкви Святой Маргариты после службы начался рождественский базар. Мориц, зашедший сюда якобы случайно, стал свидетелем некоего разговора (в 11:50).
Присутствующие: Амаль Бишара, священник Рихард Шмидбауэр и две пожилые дамы, чьи имена не важны.
Амаль была единственной в помещении женщиной восточной наружности. Длинные черные волосы, джинсы и водолазка. Она была красива без экзотичности, дружелюбна и держалась необычайно взросло для студентки. Ее немецкий был лучше среднего, но с акцентом. Она сидела за одним из столов; перед ней стояли фигурки ручной работы из оливкового дерева, рождественская группа. Мария и Иосиф. Бык и осел. Волхвы с Востока. Рядом освященная вода в маленьких пластиковых бутылках. «Из Святой земли», – было написано от руки. Амаль разливала глинтвейн.
– А фигурки из Израиля? – спросила одна из женщин.
– Да, – ответил священник. – Настоящая ручная работа. Сделано с любовью, женщинами из общины, с которой мы дружим.
Амаль молчала, хотя было видно, что она с трудом сдерживается.
– Святая вода тоже?
– Из реки Иордан, – сказала Амаль.
– Я вижу. Вы тоже из Израиля?
– Нет.
– Вы итальянка?
– Я родом из Вифлеема.
Дама непонимающе переводила глаза с Амаль на священником. Амаль приветливо улыбалась.
– Рождественские фигуры сделаны из настоящего оливкового дерева, – отметил священник.
– Вифлеем же в Израиле? – тихо спросила женщина у священника, словно переспрашивала его про какое-то место из Библии.
– Нет. В Палестине, – сказала Амаль. – Я палестинка.
– Это наша Амаль, – быстро вмешался священник. – Она молодая беженка. Община помогает ей, чтобы она могла получить здесь образование.
– Что, палестинка? – спросила вторая женщина, которая до сих пор стояла молча.
– Да, – сказала Амаль и снова приветливо улыбнулась.
– Как-то совсем не похожа, – с баварским акцентом обратилась вторая женщина к первой.
– Почему? Как же я должна выглядеть?
– Ну, с платком таким, как у этого террориста, как его?
– Арафат, – подсказала первая.
Амаль на мгновение задержала дыхание. Затем сказала: