Улица Яффо

– Мы не террористы. Мы – народ, находящийся под оккупацией. Мы боремся за свою свободу.

– Ах так.

Дамам явно было не по себе. Они пришли сюда не для того, чтобы им испортили воскресенье. Они отошли, наступило неловкое молчание. Амаль повернулась к Морицу, который стоял, не снимая пальто и шляпы и делая вид, будто рассматривает рождественские фигурки.

– Вас что-то интересует?

– Сколько они стоят? – спросил он.

– Простите, пожалуйста, одну минутку, – сказал священник и отвел Амаль в сторону.

Мориц не выпускал ее из виду.

– Амаль. Вам нужно следить за тем, что вы говорите. Вам все-таки нужно здесь адаптироваться.

– Что это значит? Я что, должна прятаться?

– Это значит, что не надо политики. Здесь, в нашей общине, мы занимаем нейтральную позицию по отношению к конфликту.

– Господин Шмидбауэр, в моей жизни все связано с политикой. Жизнь без политики была бы прекрасна. Но нейтралитет – это привилегия, которой я не обладаю.

– Амаль. Мы многое для вас делали. Мы гордимся тем, как хорошо вы выучили немецкий язык. Но с тех пор как вы поступили в университет… Эти радикальные студенческие группы оказывают на вас не очень хорошее влияние. Наша церковь выступает за мир и примирение.

– Я лишь сказала, что мы живем под оккупацией. Иисус жил под оккупацией!

Люди повернулись в ее сторону.

– Вы злитесь, Амаль. Злость приводит к ненависти, и…

– Я просто говорю правду!

– Сейчас я дам вам хороший совет, – тихо, но резко прервал ее священник. – Если вы хотите жить в нашей стране, вы должны знать нашу историю. И нашу ответственность. Потому что мы, немцы, знаем, к чему это приводит.

– Что?

– Ненависть к евреям. Так все здесь и начиналось. И слова превратились в дела!

Амаль была потрясена. Она собралась с мыслями, потом сказала дрожащим голосом:

– У вас есть друзья-евреи? Я никогда не видела, чтобы вы приглашали евреев. В проповеди вы говорите о Вифлееме и Иерусалиме. Но вы там никогда не были.

– Какое отношение это имеет к…

– Мы боремся против сионизма. Не против евреев. Когда вы, немцы, убивали евреев, я была еще ребенком в Яффе. У нас были друзья-евреи. Они приходили к нам на Рождество, а мы к ним – на Хануку.

– Вы, немцы, – повторил священник, качая головой. Его лицо раскраснелось. Амаль смотрела на него с вызовом. Наступившее молчание было ужасно; нить разговора оборвалась – очевидно, она задела его больное место. – Вы должны быть рады, что мы вас приняли, – наконец произнес он. – И, прежде чем читать нам, немцам, морали, приберитесь перед своей собственной дверью!

Амаль заметила устремленные на нее ошеломленные взгляды. Она еле сдерживалась, но взяла себя в руки и вернулась к столу, перед которым замер Мориц.

– Какие фигурки вас интересуют? – спросила она.

– Святое семейство, – ответил Мориц.

– Восемнадцать марок, пожалуйста.

Амаль аккуратно завернула фигурки в бумагу для сэндвичей и протянула ему. Мориц отметил, что она сохраняет самообладание, в то время как позади нее священник тихо, но сердито разговаривал с прихожанами. О наглости студентов в наше время. И зачем он вообще разрешил мусульманам жить здесь. Амаль взяла свою куртку со стула и обернулась к священнику:

– Я не хочу нарушать ваш покой. Я найду себе комнату. Спасибо за гостеприимство.

И ушла.

* * *

Мориц пошел следом за ней, но на расстоянии. Он остановился у дверей приходского центра, наблюдая, как Амаль под снегопадом переходит улицу. Она подошла к телефонной будке. Стекла были запотевшими, внутри кто-то разговаривал по телефону. Амаль ждала. Переступая с ноги на ногу от холода. Попыталась зажечь сигарету, но зажигалка была мокрой. Мужчина в телефонной будке повернулся к ней спиной, чтобы спокойно разговаривать дальше. Мориц решил подойти.

– Я не хочу вмешиваться, – вежливо сказал он, – но вы были правы. Не бывает жизни вне политики.

Он протянул ей зажигалку, она сначала проигнорировала его жест, но потом прикурила. Девушка избегала смотреть ему в глаза, чтобы он не заметил, что она плакала.

– И пока в мире нет порядка, нельзя оставаться нейтральным, – сказал Мориц.

Казалось, она почувствовала, что он понимает что-то в ее реальности, чего не понимают другие. Но ничего не сказала.

– В любом случае, спасибо за Марию и Иосифа. И добро пожаловать в Германию. Ahlan wa sahlan.

Он повернулся, чтобы уйти. Ее лицо просветлело.

– Вы говорите по-арабски?

– Несколько слов.

– Почему?

– Ах, когда я был в вашем возрасте, меня засунули в солдатскую форму и отправили в Северную Африку. Но никто не учил нас говорить на арабском. Только стрелять.

Амаль смотрела на него так, словно сомневалась, можно ли ему доверять.

– С тех пор я пытаюсь снова вести нормальную жизнь, – сказал он.

– И как, получается?

Он отвел глаза, затем ответил:

– По крайней мере, я могу понять, как вы чувствуете себя здесь, чужой.

Они помолчали, наблюдая, как снежинки падают на их ботинки и тают.

– Вы приехали из непростого региона, – сказал Мориц.

– Это самая красивая страна в мире. Поэтому все хотят ее. Вы когда-нибудь там бывали?

– Нет.