Улица Яффо

Едва погас свет и начался фильм, как на Морица нахлынули воспоминания. Он словно увидел себя молодым человеком за камерой. Те же белые стены, те же женщины в белых накидках, те же белые солдаты в арабской стране. Арки Касбы как обрамление кадра. В центре кадра – грузовик, из которого выпрыгивают солдаты. Темные глаза местных жителей, устремленные вниз, затаенные апатия и протест. Взгляд камеры всегда несколько отстраненный, как в новостях, без обратного плана, а затем, внезапно, крупный план лица, в котором концентрат эмоций. Только здесь это лицо выражало не триумф, а яростную волю к выживанию. «Битва за Алжир» резко вернула Морица на тридцать лет назад, когда он с фотоаппаратом вместо оружия объявлял немецкую оккупацию Туниса освобождением. Но итальянский режиссер показал все то, что Морицу тогда пришлось оставить за кадром, – убийства, пытки, обыски в домах местных жителей. Свирепая гордость народа, восставшего против своих колониальных хозяев. Фильм был настолько гнетуще реалистичным, что арабские студенты, которые сначала шумно выражали свои чувства, предупреждая об опасности бойца Сопротивления и громко проклиная французских солдат, постепенно примолкли. Через некоторое время стало так тихо, как будто весь зал затаил дыхание. Мориц видел очертания головы Амаль перед экраном и гадал, что происходит у нее внутри. А потом он почти забыл о ней, так растревожили его эти образы. Словно он был там, в самом центре, – но с какой стороны?

Красивая алжирка заходит в кафе с бомбой в сумочке. Она пьет колу и оглядывается по сторонам. Она здесь единственный человек, который знает, что остальные проживают сейчас последние минуты своей жизни. Блондинка-француженка за барной стойкой. Мальчик лижет мороженое. Мужчина в костюме, который заигрывает с ней. Затем ее нога заталкивает сумочку под стойку, она встает и уходит.

Кафе за ее спиной взрывается.

Мориц видел, как Амаль закрыла лицо руками. Халиль обнял ее за плечи.

В кульминационный момент фильма, когда французская армия взрывает убежище Али Ла Пуанта, Мориц понял, почему Франция запретила фильм. Это была опасная искра, которая перекидывалась на зрителей. Фильм заканчивался барабанной дробью и крупным планом лица молодой демонстрантки. Она танцевала и размахивала алжирским флагом.

Когда в зале зажегся свет, друзья Амаль захлопали и запели.

– Билади, билади, билаахади! [74]

Еще пара студентов-арабов принялись подпевать. Лишь Амаль задумчиво молчала. Немецкой публике пение явно не понравилось. Они были солидарны с алжирцами на экране. Но происходящее в зале было им не по душе. Словно вот-вот могла взорваться бомба. Кто-то крикнул «Тихо!», кто-то рассмеялся, возникла короткая перепалка. Фильм потряс всех. Амаль удалось утихомирить спутников, те замолчали. Она выглядела старше и рассудительнее всех в ее компании, с ее авторитетом явно считались даже мужчины. Прирожденный лидер, подумал Мориц.

* * *

Ему пришлось замешкаться, чтобы столкнуться с ней в дверях. Она узнала его, прежде чем он на нее посмотрел. Мориц сделал вид, будто ему потребовалось секунды три, чтобы вспомнить.

– О, это вы! Добрый вечер. Как ваши дела?

– Хорошо, спасибо.

– Что это была за песня?

– Наш национальный гимн, – сказал один из студентов, Халиль. – У нас нет государства, зато есть гимн!

Арабы засмеялись. Мориц увидел, что кто-то вынул сигарету, и дал ему прикурить. Вокруг вовсю спорили о картине.

– Что вы думаете о фильме? – спросил Халиль. Казалось, он охраняет Амаль. Расстегнутая рубашка с большим воротником, уверенный язык тела – и провокационный. Амаль наблюдала за ними двумя, закуривая, а остальные, казалось, гадали, кто этот немец.

– Честно говоря, я потрясен.

Амаль повернулась к друзьям и сказала что-то по-арабски, и это тотчас привлекло к Морицу внимание остальных. И пробудило в них настороженность.

– Вы были солдатом в Тунисе? – спросил один.

Мориц объяснил, что да, но немецким солдатом, не французским. Как ни странно, то, в чем его часто обвиняли молодые немцы, – служба в вермахте – оказалось преимуществом в общении с арабами. Он боролся против ненавистных колониальных держав. На его руках нет арабской крови. Но глубокое чувство вины, сопровождающее Морица со времен войны, усилилось после фильма. Конечно, тогда они не подавляли никакое восстание. Но депортировали тунисских евреев в лагерь. Конфисковывали их дома и отбирали их драгоценности. И нет, они не были друзьями арабского населения, как утверждала немецкая пропаганда. Они использовали арабов в качестве осведомителей и чистильщиков обуви.