Улица Яффо

На обратном пути они миновали киоск с фруктами. Мориц спросил троих друзей, не голодны ли они, и купил четыре банана. Расплачиваясь, краем глаза увидел, как Амаль быстро опустила в сумочку апельсин. Продавец фруктов, итальянец, ничего не заметил. Мориц не знал, как поступить – заговорить с ней об этом в присутствии торговца означало навлечь на нее неприятности. Да и перебранку затевать ему не хотелось. С другой стороны, его чувство справедливости не могло молчать. Он собрался было кое-что прошептать Амаль на ухо, но та уже шла дальше, с Халилем и Шауки, которые, похоже, не нашли ее поступок сколько-нибудь странным. Мориц нагнал их.

– Это кража. Почему…

Амаль невинно уставилась на него.

– Я все видел. Там, в вашей сумке…

Она достала апельсин и вызывающе улыбнулась.

– Я бы заплатил, – сказал Мориц.

– Вам не нужно ничего платить. Это мой подарок.

– Нет!

– Почему? Он вкусный. – И она с удовольствием принялась чистить апельсин. На кожуре была зеленая этикетка: Яффа. – Это наши апельсины.

Ее самоуверенность ошеломила его.

* * *

– Воры – это люди, которые украли наши земли. Они за них не заплатили, почему же я должна платить?

– Но ведь торговец заплатил за товар!

Амаль остановилась и в упор посмотрела на Морица:

– Когда мы попали в лагерь в сорок восьмом году, рядом с полем росли деревья. Инжир, яблони, абрикосы, миндаль… Я была голодна, но отец сказал: Нет. Они нам не принадлежат! Я была потрясена. Я с детства привыкла срывать плоды с наших деревьев. Просто так, когда мне захочется. А теперь они показывают на нас и говорят: «Это беженцы». Но каждый раз, когда я ем яффский апельсин, – но только если я не плачу за него – я чувствую себя немного ближе к дому. Вы не обязаны это понимать.

Мориц хотел было ответить, что он тоже потерял свой дом. Не один раз. Но знал, что лучше промолчать. Амаль держала в руке очищенный апельсин. Тонкие белые прожилки, сквозь которые просвечивала мякоть плода. Она разломила его большими пальцами и протянула несколько долек Морицу. Он покачал головой. Она съела их сама, затем поделила апельсин между Халилем и Шауки и, не спрашивая, запихнула последнюю дольку в рот Морицу. Он принял ее губами и вытер сок с подбородка тыльной стороной ладони.

Амаль рассмеялась.

* * *

Дома Мориц проявил пленку и напечатал фотографии. Он нетерпеливо наблюдал, как в ванночке проступает лицо Амаль, одновременно чужое и знакомое. Прикрепил отпечатки зажимами на бельевую веревку и сел на край ванны. На него нахлынула неожиданная грусть. Он ощутил свой возраст. Подумал о том, что упустил. Вот такую студенческую жизнь. Его забрали из школы и отправили на фронт. Тем не менее он кое-чему научился. Выживать. Любить. И проигрывать.

Хоть для кого-то возможна жизнь без политики? Виктор погиб из-за политики. Отец обвинял его, что он интересуется только женщинами, а к судьбе своего народа безразличен. И так было, пока не пришли нацисты и не заставили его присоединиться к Сопротивлению. Если бы не тот ад, в который соотечественники Морица погрузили Северную Африку, Виктор наверняка стал бы знаменитым музыкантом. А Ясмина? Она стойко преодолевала все испытания судьбы, пока следовала за своим внутренним миром. Малое для нее огромно, а великое казалось ей ничтожным – она будто смотрела на все через перевернутый бинокль.

Мысли его переключились на Жоэль. Все, что он знал о ней: она еще учится. В Парижской академии музыки. Его последние письма вернулись нераспечатанными. Адресат неизвестен. Жоэль пошла своей дорогой, а он свою потерял.

Без политики каждый из них был бы сейчас дома.

И они бы никогда не встретились.

Мориц прошел в гостиную, где развесил на стене высохшие фотографии палестинцев. Сел напротив и вглядывался в снимки, пока за окном медленно темнело.

* * *

Вечер 12 мая 1972 года мог бы стать беззаботным. Народные танцы со всего мира, от Уругвая до Судана и от Афганистана до Палестины. Но в последний момент, хотя все билеты раскупили заранее, хозяин ресторана, которому принадлежал зал, отменил мероприятие. Один из гостей намекнул ему, что танцевальный вечер может оказаться политической акцией. Ресторатор заявил, что не имеет ничего ни против студентов, ни против иностранцев, но не желает неприятностей. Сказал, что однажды разгромили заведение его друга. Студенты пытались убедить, что никакой политики, исключительно культура. А так ситуация и впрямь обратится в политическую. Цензуру, дискриминацию, запрет на выступления.

* * *