Улица Яффо

Мы запекли баклажаны, к ним добавили брынзу, чили и чеснок, нарезанные помидоры и огурец, а еще наколдовали такой хумус, который может поспорить с творениями берлинского Нойкёльна [86]. Салат из апельсинов и маслин, с перцем, лимоном и оливковым маслом. Я разливаю красное вино. Мы сидим за его столом – почти, но все же не совсем как родственники; на улице стихает. Радуемся, что можно поговорить о еде и отложить единственную тему, которая способна все взорвать, – и это не политика, а смерть Морица. Потому что не всегда можно говорить обо всем. Потому что надо позволить человеку хранить свои секреты, чтобы уберечь свои собственные. Потому что есть место, где необязательно соглашаться друг с другом, чтобы уживаться вместе: семья по общему согласию разрешает молчать о существенном и все же – или даже благодаря этому – быть частью семьи.

* * *

Потом мы с Элиасом стоим в саду. Пока мы мыли посуду, Жоэль заснула на диване, не предупредив, так доверчиво. Он хочет рассказать мне, что произошло в последнюю ночь у Морица.

– Подожди, – говорю я. – Не надо без Жоэль.

Ночь так прекрасна. Я хочу продлить этот момент. И не знать об уродливых вещах, которые произошли в этом доме. Не сейчас. Потом, когда я все узнаю, я уже не смогу относиться к Элиасу, как сейчас. Что угодно, только не говорить. Истории создают идентичности. Идентичность сужает восприятие. Мы смотрим на звезды. Миллионы возможностей.

Я прижимаюсь к его груди, а он обнимает меня. У него теплое и крепкое тело. Не могу вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, как я последний раз чувствовала себя так. Меня принимают. Понимают. У меня есть опора. Причем чувство исходит не только от мужчины, но от меня самой. Внутри меня что-то распрямляется. Нечто, что было сломано. Мы стоим под открытым небом целую вечность, потом становится прохладно, и мы заходим внутрь.

Элиас бережно накидывает одеяло на Жоэль, я выключаю свет, и мы устраиваемся на диване напротив, тихо прижавшись друг к другу, и вот уже его грудь поднимается и опускается в том же медленном ритме, что и моя. Дом больше не издает никаких звуков. Все мирно, подозрительно мирно. Как будто дом затаил дыхание.

* * *

В утренних сумерках мы слышим, как Жоэль готовит кофе на кухне. Потом мы втроем стоим на террасе, глядя, как пробуждается сад.

Вот-вот позвонит Каталано со своим банкиром.

Пора.

* * *

Элиас заводит двигатель. «Ситроен» просыпается, как будто животное, притаившееся на земле, вдыхая, приподнимается на лапах. Я разрываю оградительную ленту, и машина выкатывает наружу. Жоэль бросает последний взгляд на раненую «богиню», которая остается одна, затем закрывает ворота.

Монделло без людей. Мы плывем в голубом свете утра. С заднего сиденья я вижу силуэты их голов, его сильную шею и ее изящные локоны. Я вижу Морица и Амаль под мюнхенским дождем, в то утро, когда решилась жизнь Элиаса.

Он выезжает из города на проселочную дорогу к Трапани и едет вдоль моря. Солнце встает. Ветер гонит над островом высокие облака. Ясный свет окружает нас и проникает в нас.

* * *

На песке ржавые банки. Серая древесина и ракушки. Вдалеке кто-то выгуливает собаку, а вообще здесь ни души. Нас и самих словно прибило на этот берег непонятно откуда. Стоим у открытой машины, не отрывая глаз от серебристого моря. Следы самолетов пересекаются в небе, а вдали паром пробивает себе путь сквозь волны на юг, в Тунис.

* * *

– Я принес ему пистолет, – рассказывает Элиас. – Он же просил меня об этом. Когда он вышел из больницы, то постоянно звонил мне. Но я не отвечал. Он не понимал, что случилось. Я же ничего не взял из сейфа. Лаура сказала: Ты должен поговорить с ним! И я поехал. Подошел к воротам, но не стал звонить. Смеркалось. Я перелез через ворота и прошел через сад. Мне хотелось посмотреть, какой он на самом деле, когда думает, что за ним не наблюдают. Некоторое время я стоял за пальмой в саду и смотрел в окно. Он просто сидел в комнате – очень старый человек, слушал музыку. Шуберта. Я ожидал чего-то другого. Чего-то скандального, чудовищного… У меня уже в голове помутилось. Потом вдруг он поднял взгляд. Медленно встал и открыл дверь на террасе.

– Элиас? Что ты там делаешь? Заходи!

Я вошел в дом, он что-то мне стал рассказывать, потом я положил на стол пистолет.

– Спасибо, – сказал он. – Сколько я тебе должен?

– Расскажи мне все.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Кто ты? – спросил я.

Мориц на мгновение испугался, но затем вновь обрел самообладание. Как будто он ждал этого момента и уже много раз прокручивал его в голове. Я вдруг подумал: наверно, так бывает, когда к тебе стучится смерть. Ты боишься этого, но в глубине души знаешь, что это неизбежно. И когда она возникает перед тобой, все оказывается не так уж сложно, как ты думал.

– Я нашел твой паспорт, – сказал я. – И фотографию.

– Ты прочел записи? – спросил Мориц.

– Нет.

Он аккуратно поставил свою чашку с чаем, затем подошел к письменному столу, снял со стены картину и открыл сейф. Достал оттуда тетрадь, медленно вернулся и положил ее на стол. Рядом с пистолетом.