Улица милосердия

Повисла тишина. Где-то работало радио. Женщина, имени которой Энтони не мог вспомнить, пела: «У меня нет времени на боль». Он задумался, входила ли эта песня в специальный аптечный плейлист, где все песни как-то особенно резонировали с покупателями. Старик воткнул в ухо указательный палец и принялся с ожесточением им крутить, словно чесотка поразила самый его мозг.

– Как твоя мать?

– В порядке. Она во Флориде с тетей Дорис.

– Хорошо-хорошо. – Он повернул голову, и тогда Энтони увидел причину чесотки: слуховой аппарат телесного цвета размером с фасолину. Он напоминал заткнутый в ухо ком жвачки.

Нет, у меня нет времени на боль.

– Еще одна буря грядет, – сказал Энтони.

– Она всегда грядет. Не одна. Так другая.

Снова тишина.

Можно было еще много чего рассказать: о церкви Святой Димфны, о Квентине Скором, о неизъяснимом предательстве бостонской епархии. Но Энтони не мог представить, как говорит об этом – или вообще о чем-либо – своему отцу.

– Энтони Бланшар! – крикнул кассир из-за прилавка.

– Это я, – сказал Энтони, обращаясь к человеку, который, собственно, и дал ему это имя.

Они просто стояли, уставившись друг на друга. Им хватило примерно двух минут. Когда они вышли, разговаривать уже было не о чем.

– Церковь Святой Димфны закрывают, – выпалил Энтони. Он и не подозревал, что собирается сказать это, пока на самом деле этого не сделал.

– Церковь?

– С этого самого момента. Они хотят отправить всех в церковь Святого сердца в Данстере.

– Бывает, – сказал его отец.

Энтони был ошеломлен. Отец крестился в церкви Святой Димфны, принял там первое причастие. Похоже, что он забыл об этом или ему было все равно.

– В смысле – «бывает»?

На лице старика было написано отвращение. А может, и не было. Возможно, это просто было его лицо.

– Господи, Энтни. В смысле, что все бывает почему-то. Они продают церкви, чтобы откупиться от исков. От тех детей, над которыми надругались.

Снег уже некуда было складывать. Пять северо-восточных монстров за пять недель. Бостон был по горло сыт этой херней. Жизнь застопорилась и даже не думала приходить в движение. Все было отложено до особого распоряжения: доставки, вывоз мусора, почтовое обслуживание, автобусное сообщение. Воодушевление, осуждение, неверие.

Почти два метра за тридцать дней. Объемы были невообразимые. Где-то за территорией города организовывали снегофермы. На пустырь в Южном Бостоне уже успели вывезти полторы тысячи грузовиков снега. Двадцать пять тысяч кубических метров снега, утрамбованного, как цемент. Городской совет спустил на воду свой план: загрузить снег в самосвалы и вывалить его в бостонскую бухту. Экоактивисты подняли шум. По слухам, снег был горючий. Была озвучена вероятность непроизвольного возгорания. На место вызвали команду химической защиты.

Сообщалось о странных инцидентах, жутких издержках зимнего сезона. Замерзшие в своих постелях старики, пронзенные сосульками дети. Обреченный семейный седан, раздавленный упавшим деревом.

Энтони читал обо всем этом с экрана своего компьютера, посредством великодушия спутникового сигнала, идущего прямо из космоса. Это было куда проще, чем надевать ботинки, пальто и ковылять куда-то, чтобы что-то разузнать; и быстрее, чем выйти на крыльцо.

Да и что там снаружи такого, в самом деле? Куда шли все эти люди?

Они продают церкви, чтобы откупиться от исков. От детей, над которыми надругались.

Прошла неделя, потом еще одна. Как-то утром по причинам, которых он сам не мог себе объяснить, Энтони отправился своим старым маршрутом до церкви Святой Димфны. На парковке было пусто, внутри – темно. На секунду он даже задумался о том, чтобы поехать в Данстер на утреннюю мессу в церкви Святого сердца. Технически у него все еще были водительские права, выданные штатом Массачусетс. Машина матери ждала в гараже – «Олдсмобиль-седан» из прошлого тысячелетия. Нужно было лишь его откопать.

Гаражную дверь по колено замело снегом. Он пошел на нее с лопатой, но куча не поддалась: снег уже столько раз таял и замерзал, что вся куча покрылась ледяным панцирем. Прочным, как стекло.

Он вернулся в дом и укрылся там.

Дни шли. Сколько именно дней прошло, было невозможно определить, а по правде, и незачем. Время от времени он вскарабкивался по лестнице за миской сухих завтраков. Когда молоко испортилось, он начал жевать их всухомятку прямо из коробки.

Травка кончилась.

Excelsior11: Где мои ФОТКИ?

Без травы его сон стал прерывистым. До Тима Флинна было всего-то на пароме доплыть, но от одной только мысли о том, чтобы сесть на паром, у него начинало крутить живот.

Ему снились беспокойные, обрывочные сны, короткие фрагменты, которые, казалось, длились несколько часов. Во сне он терял то свои ботинки, то скапулярий, то пособие. Он взывал к помощи святого Антония, покровителя потерянного, на форумах. По аватарке святого Энтони понял, что на самом деле это был Пэт Морита, старый японец, который учил Парня-каратиста.