Улица Светлячков

Мысли у Кейт путались. Она сама не поняла, когда успела одеться, и вот ее уже ведут к лестнице, три пролета вверх, дальше по длинному коридору. Прождав еще бог знает сколько, она наконец попала в кабинет, где ее грудь снова ощупали, хмурясь и прищелкивая языком, а потом обследовали ультразвуком.

– Я регулярно делаю самообследование, – объяснила она. – Никаких уплотнений не было.

Лежа на кушетке в темной комнате, она заметила, как врач и медсестра переглянулись.

– Что такое? – спросила Кейт, угадав страх в собственном голосе.

После УЗИ ее вывели из кабинета и оставили ждать в приемной. Как и все остальные женщины в этом тесном помещении, она листала журналы, пытаясь сосредоточиться на случайных фразах, на рецептах пирогов – на чем угодно, лишь бы не думать о результатах УЗИ.

Все будет хорошо, говорила она себе всякий раз, когда в душу заползала тревога. Волноваться не о чем. Рак ведь не подкрадывается незаметно – уж точно не рак груди. У него есть симптомы, которые Кейт ни за что бы не пропустила. Тетя Джорджия уже лечилась от рака, поэтому все в их семье держали ухо востро. Потихоньку остальные пациентки разошлись по домам, и Кейт осталась одна.

Наконец за ней явилась пухлая медсестра с кроткими оленьими глазами.

– Кейтлин Райан?

Кейт вскочила:

– Да?

– Пойдемте, доктор Кранц вас ожидает на биопсию.

– Биопсию?

– Нужно исключить все диагнозы. Идемте.

Кейт никак не могла заставить себя пошевелиться и едва сумела кивнуть. Сжав в руках сумку, с трудом переставляя ноги, она последовала за медсестрой.

– У меня маммограмма чистая была вообще-то. И самообследования я делаю.

Ей вдруг страшно захотелось, чтобы рядом оказался Джонни, держал ее за руку, говорил, что все будет хорошо.

Или Талли.

Она сделала глубокий вдох, попыталась обуздать страх. Как-то раз, несколько лет назад, ее отправили на биопсию после подозрительной цитологии. Она все выходные тряслась в ожидании результатов, но в итоге оказалось, что все хорошо. Ухватившись за это воспоминание крепко-накрепко, как за спасательный круг в холодных, неспокойных водах, она шагала по коридору за безмолвной медсестрой. Вскоре они подошли к кабинету, возле двери которого значилось: «Онкологический центр фонда Гудно».

Глава тридцать третья

Талли разбудил телефонный звонок. С трудом продрав глаза, она взглянула на часы. Два часа ночи. Протянув руку, она взяла трубку:

– Алло?

– Это Таллула Харт?

Она потерла глаза.

– Да. Кто звонит?

– Меня зовут Лори Уизерспун. Я медсестра в больнице «Харборвью». К нам доставили вашу мать, Дороти Харт.

– Что случилось?

– Пока неизвестно. Но похоже на передозировку наркотиков, и, кроме того, ее сильно избили. Полиция надеется ее допросить.

– Это она попросила мне позвонить?

– Она сейчас без сознания. Мы нашли ваши контакты среди ее вещей.

– Еду.

Стремительно одевшись, Талли уже через двадцать минут выехала из дома. Она оставила машину на больничной парковке и тут же отправилась в регистратуру.

– Здравствуйте. Я приехала к матери, ее зовут Дым… Дороти Харт.

– Шестой этаж, миз Харт. Подойдите на сестринский пост.

– Спасибо.

Талли поднялась на нужный этаж, и крохотная женщина в бледно-оранжевой униформе проводила ее в палату матери.

В затопленной тенями комнате стояли две кровати. Ближайшая пустовала.

Закрыв за собой дверь, Талли с удивлением поняла, что ей страшно. Всю жизнь мать только и делала, что причиняла ей боль. В детстве Талли любила ее, одному богу известно за что; в юности – ненавидела; став взрослой – игнорировала. Дымка разбивала ей сердце бессчетное количество раз, предавала ее при всякой возможности, но даже теперь, несмотря ни на что, Талли не могла отнестись к ней равнодушно.

Дымка спала. Лицо покрывали синяки, под глазом темнел фингал, возле разбитой губы запеклась кровь. Короткие седые волосы, обрезанные, по всей видимости, тупым ножом, неряшливо облепили голову.

Она была не похожа на себя – эта женщина, побитая не просто чужими кулаками, а самой жизнью.

– Привет, Дымка, – сказала Талли, удивляясь сдавленному звуку собственного голоса. Она нежно погладила мать по виску – единственному островку на лице, свободному от синяков и кровоподтеков. Ощутив под пальцами тонкую бархатистую кожу, она вдруг поняла, что в последний раз прикасалась к матери в 1970 году – когда держала ее за руку в толпе на улице Сиэтла.

Она понятия не имела, что сказать этой женщине, с которой они делили одно на двоих прошлое, но существовали в двух разных настоящих. Поэтому просто говорила что взбредет в голову. Рассказывала о своей передаче, о своей жизни, о своем успехе. А когда в этом пустом бахвальстве зазвучало отчаяние, переключилась на Кейт, их ссору и свое одиночество. Слова находились сами собой, соскальзывали с языка, и Талли угадывала в них правду. Потеряв Райанов и Маларки, она осталась совсем одна. Кроме Дымки, у нее никого больше нет. Надо же было докатиться до такого.

– Мы одни на этом свете, как ты до сих пор этого не поняла?