Улица Светлячков

– Талли, – сказала она тихим, сдавленным голосом, – как ты могла подумать, что я тебя забуду?

От облегчения у Талли подкосились ноги.

– Привет, – сказала она. – Необязательно было заходить так далеко, чтобы привлечь мое внимание. – Она прикоснулась к лысой голове подруги, погладила кончиками пальцев мягкую, младенческую кожу. – Могла бы просто позвонить.

– Я звонила.

Талли вздрогнула.

– Прости меня, Кейти. Я…

– Сволочь ты. – Кейт устало улыбнулась, – и я всегда это знала. Но и сама хороша, могла бы перезвонить. Похоже, нельзя тридцать лет дружить и ни единого разочка не разбить друг другу сердце.

– Еще какая сволочь, – с тоской подтвердила Талли, глаза ее опять наполнились слезами. – Надо было позвонить тебе. Я просто… – Она не знала толком, что сказать, как объяснить, что где-то глубоко внутри нее зияет черный разлом.

– Не надо поминать прошлое, ладно?

– Значит, будем думать о будущем, – сказала Талли, и эти слова, холодные и острые, точно металлическая стружка, укололи язык.

– Нет, – возразила Кейт, – у нас осталось только настоящее.

– Я пару месяцев назад делала передачу о раке груди. В Онтарио есть один врач, он чудеса творит с помощью какого-то нового лекарства. Я ему позвоню.

– Хватит с меня лекарств. Как меня только ни лечили, ничего не сработало. Просто… побудь со мной.

Талли сделала шаг назад.

– Сидеть и смотреть, как ты умираешь? Ты это мне предлагаешь? Потому что ни хрена подобного. Я этого делать не стану.

Кейт, слабо улыбаясь, смотрела на нее с кровати.

– Ничего другого тебе не остается, Талли.

– Но…

– Ты серьезно думаешь, что Джонни вот просто так взял и сдался? Ты же знаешь моего мужа. Вы с ним похожи, и денег у нас не сильно меньше твоего. За последние полгода я побывала на приеме у всех врачей мира. Пробовала и традиционную медицину, и альтернативную, и натуропатию. Даже к какому-то целителю в джунгли ездила. У меня дети – я все сделала, чтобы выздороветь ради них. Но ничего не помогло.

– И что же мне делать?

Кейт улыбнулась почти как раньше.

– Типичная Талли. Я тут умираю, а она спрашивает, чем ей заняться. – Она рассмеялась.

– Не смешно.

– Я сама не понимаю, как через это пройти.

Талли утерла глаза. Мысль о том, что скрывается за этими словами, давила на плечи.

– Так же, как мы проходили через все остальное, Кейти. Вместе.

Из палаты Талли вышла глубоко потрясенной. Издав короткий возглас, нечто вроде судорожного вздоха, она прижала ладонь ко рту.

– Невозможно такое удержать в себе, – сказала миссис М., подходя к ней.

– Но и выпустить невозможно.

– Я знаю. – Голос миссис М. дрогнул, замер на полуслове. – Просто люби ее. И будь с ней. Ничего другого не остается. Поверь мне, я сама столько плакала, спорила и торговалась с Богом, умоляла врачей, чтобы дали надежду. Но что уж теперь. Она больше всего за детей переживает. Особенно за Мару. Им всем тяжко пришлось, ну, ты понимаешь, а Мара, та как будто отключилась. Ни слез, ни скандалов. Сидит только, музыку слушает.

Вернувшись в приемную, они обнаружили, что там пусто.

Миссис М. посмотрела на часы:

– В кафе пошли. Хочешь с нами?

– Нет, спасибо, я лучше воздухом подышу.

Миссис М. кивнула.

– Хорошо, что ты вернулась, Талли. Я по тебе скучала.

– Надо было мне послушаться вашего совета и позвонить.

– Сейчас ты здесь. И это главное. – Похлопав Талли по плечу, она вышла из приемной.

На улице Талли с удивлением обнаружила, что еще светло, тепло, светит солнце. Казалось почему-то, что это неправильно – как солнце может светить, когда Кейт умирает там, на своей узкой постели? Она зашагала прочь от больницы, спрятав опухшие от слез глаза за огромными солнечными очками. Меньше всего ей сейчас хотелось, чтобы ее узнали, стали навязывать ненужные разговоры.

Дверь кофейни, мимо которой она проходила, распахнулась, выпустила посетителя и россыпь аккордов. Прощай, мисс Америкэн-пай[133].

Ноги Талли подкосились, и она тяжело рухнула на тротуар, ободрала кожу на коленях о бетон, но даже не заметила этого, ее душили рыдания. Чувства теснились в груди, распирали изнутри как никогда прежде – казалось, с ними не справиться. С этим страхом. Горем. Виной. Раскаянием.

– Почему я не позвонила? – прошептала она. – Прости меня, Кейти. – И ей сделалось противно от глухого отчаяния в собственном голосе, от того, как легко было произнести эти слова теперь, когда они значили так мало.

Она сама не знала, как долго простояла посреди улицы на коленях, с опущенной головой, рыдая, перебирая воспоминания о Кейт. Здесь, в бедной части Кэпитол-Хилла, было полно бездомных, и никто даже не подумал остановиться, помочь ей. Наконец, измотанная и слабая, точно избитая, она с трудом поднялась и встала на ватных ногах. Музыка вернула ее в прошлое, всколыхнула столько воспоминаний. Поклянись, что мы лучшие подруги навеки.

– Ох, Кейти.

Она снова расплакалась. На этот раз тихо.

Не разбирая дороги, она шла по незнакомым улицам, пока внимание ее не привлекла одна вещица за стеклом магазинчика на углу.