Улица Венеалме

– Ты шутишь, Конда? – спросила она, оглядываясь. Кимата не было в кроватке, а с кухни доносился стук ложек. – Какой случай?

– Ну... – Он взъерошил волосы. – Ты говорила, нам надо быть осторожнее. Ты, в общем-то, права.

Аяна потерла виски, глядя на его шею под завязками рубашки, на его губы.

– Убери это немедленно, иначе я разозлюсь на тебя, – сказала она твёрдо. – Это не осторожность, а издевательство. Ты сказал, что больше не будешь мучить меня, а то, что ты сейчас сделал, это не просто мучение. Это станет пыткой к завтрашнему вечеру, а через три дня превратится в казнь. Я сейчас слишком устала, чтобы делать страшное лицо или изображать ярость, и у меня болит голова. Отвези меня к Гелиэр. Сколько времени? – вдруг с ужасом воскликнула она. – Конда! Я опоздала?!

– Девять, – сказал он, вытаскивая подушку. – Я скажу, что ты была в городе по поручению киры Атар. Аяна... Ты тоже так...

– Нет, – вздохнула она. – Я просто легла на бочок, и появился твой сын. Чудо рождения.

– Ты обманываешь меня, – нахмурился он. – Ты обещала не лгать!

– Я не обманываю. Я просто опускаю некоторые подробности. Напускаю тумана, как ты говорил. Как в твоих лекарских книгах. Теперь я понимаю, почему они так написаны. Размыто, витиевато... Но это неправильно. Неясность в некоторых вещах может вызвать непонимание, стоящее жизни или здоровья... Или чего-то ещё. Мне было больно, но боль забылась, и ради этого стоило потерпеть и порычать. Это не та боль, которой я боюсь. Ты же ломал ногу? И ребро? Неужели эта боль была самой сильной в твоей жизни?

– Нет, – сказал он, подумав. – Нет.

– Обними меня, Конда, а потом пришли мне извозчика, хорошо?

Он обнял её немного неловко, но отстранился от поцелуя.

– Мне нужно... Привыкнуть к мысли. Понимаешь, мама и остальные... И ты. Ты была одна, и меня не было рядом, и теперь у меня всё перемешалось.

– Конда, посмотри на меня. Я здоровая, хоть, может, и не такая упитанная, как мои старшие сёстры. И ты здоровый, сильный и выносливый. И наш сын здоровый и сильный, а ещё он крупный и быстро растёт. Ты не Пулат. Ты Конда, а я – Аяна.

Он кивнул и слез с кровати, и Аяна услышала их с Киматом голоса из кухни. Она сидела, поправляя измятое синее платье и убирая волосы, и ругала себя за то, что не отправила Конду... куда-нибудь подальше.

Если подумать, откуда ему было знать, как вообще проходит... это всё? Мальчик, который жил в мужской половине, вряд ли видел, что происходит на женской. Ковёр приглушал шаги, толстые стены – звуки, и всё, что он знал – то, что гватре сообщал Пулату, выходя из двустворчатой двери женской половины, а может, не знал и этого.

В долине всё было совсем иначе. Аяна вздохнула, представив, как кто-то из женского круга, придя на роды в помощь Соле или олем Нети, принялся бы говорить роженице, как ей лечь для удобства наблюдения. Да ну, нелепица какая-то.

Она встала и вышла на кухню, где Черилл сидел с Киматом, и тискала сына, пока Садор из лавки не высунулся в приоткрытую дверь.

– Там за тобой экипаж.

Аяна вышла через лавку, покусывая губу.Садор протянул ей половину большого пирога с сушёным виноградом. Колокольчик звякнул, провожая её в ясное утро.

Кестан, привязанный сзади экипажа, натянутый, упругий, словно смычок кемандже Конды, в который тот просунул пальцы, переминался в нетерпении. Аяна нырнула внутрь, к Конде, и протянула ему пирог.

– Спасибо, – сказал он. – Я голодный.

Она ехала, прислонившись к его плечу и вяло уплетая пирог, пока не заметила, что он выкидывает за занавеску сушёный виноград, попадающийся в сдобе.

– Ты что творишь? – возмущённо выпрямилась Аяна. – Ты выкидываешь самую вкусную часть!

– Не люблю изюм, – поморщился Конда. – Он приторный.

– Так отдай мне! В моей части как раз мало попадается! То, что ты делаешь, едва ли не страшней подушки между нами!

– Давай ладонь.

– Нет. В рот клади.

Она заметила, как слегка затуманился его взгляд, и выжидающе взглянула на него, поднимая бровь.

– Ты вынуждаешь меня, – сказал он, откладывая остаток пирога и впиваясь в её губы.

– Я ожидала изюм, – сказала Аяна. – Но это гораздо лучше. Гораздо. Конда, я рожу тебе столько детей, сколько ты пожелаешь, только не клади больше эту подушку между нами. Все женятся, и у них рождаются дети. Приятную часть ты уже видел, сегодня познакомился с обратной стороной. У всего она есть, ты же знаешь.

– Ещё раз убедился в этом сегодня.

– Да. Конда, а как ты... познакомился с... ну, скажем, с приятной частью? – решительно спросила Аяна, поворачиваясь к нему, заглядывая в глаза и чувствуя, словно стоит, пытаясь сохранить равновесие, на одной ноге на мокрых после дождя перилах его балкона над перевернувшейся звёздной бездной. – Ты... никогда не упоминал ничего об этом.

Конда уставился на неё, потом прищурился.

– Любовь моя, я что, сейчас увидел ревность на твоём лице? Ты, верно, шутишь.

Аяна зажмурилась, утыкаясь лбом в его плечо и обхватывая его руку.

– Ты не представляешь, как мне неловко говорить об этом.

– Зачем ты тогда говоришь?

– Чтобы унять ревность и любопытство.