Улица Венеалме

– Мне объясняли, как должна вести себя... приличная женщина. Я видел, наверное, сотни таких приличных женщин, и ни одна не вызывала у меня даже отдалённого желания говорить с ней о том, что у меня действительно на уме. Мне противно говорить что-то и видеть, что со мной соглашаются, несмотря на скуку и непонимание, лишь из-за того, что спорить с киром не принято. Но ты изумила меня, несмотря на юный возраст. Ты не просто спорила ради того, чтобы дерзить, злить меня или из-за того, что образование испортило твой характер. Напротив. У тебя есть собственное мнение, и ты будто пытаешься отыскать какую-то свою истину, скрытую между множеств истин мира. У меня от этого тоже возникает желание узнать, разведать, посмотреть... Посмотреть, что там, за поворотом нити. Если бить кого-то по рукам, связывая условностями, далеко, знаешь, он в этом поиске не уйдёт. Хотя, не скрою, иногда запреты делают игру интереснее. Например, запрет использовать руки, – подмигнул он. – Иногда такие нарочные запреты заводят в очень, очень интересные места, заставляют искать лазейки... Как тебе понравилась та прогулка в парке? Тебе нельзя было касаться меня, и от этого случайные прикосновения разжигали пламя ещё ярче, не правда ли?

– Мне понравилась эта игра, – честно призналась Аяна. – А ещё меня восхищает, как ловко ты находишь лазейки в том, что принято. Правда, было обидно стать гигантским капризным мужчиной с огромной ножищей, но это небольшое изменение того стоило, – сказала она, глядя на туфельки. – Я ехала к тебе, веря, что мы найдём выход из этих странных правил, и только укрепилась в этой вере. Ехала в надежде на шестнадцать ночей в год, на шестнадцать углов моих комнат, но по дороге я обрела весь мир. Оставила часть своей души полоскаться расшитой лентой на камнях пути хасэ, созерцать гармонию мира у Великого Дерева Фадо, вдыхать ароматы луга в холмах озёрного края и лететь в галопе на просторах прекрасного ухабистого холмистого Арная. Я в жизни не видела таких округлых холмов... Конда, как ты думаешь, что значат те строки? "Прекрасной юной девы грудь целуя, глаза закрою я, и сон последний моё дыханье унесёт в далёкие края..."

– "...Я дрожь её сомкнувшихся ресниц челом хладеющим почувствую, слабея, сходя в бездонную пучину забытья. В потоках несвершённых дел, отринутых при жизни, вознесусь над пламенеющими горными грядами, и всё же вырвусь, воспарив на крыльях, сотканных мечтами моих друзей и той, что я любил, в звенящей пустоте, над краем, где больше нет меня", – подхватил Конда вдохновенно. – А как ты думаешь сама?

– Я думаю, это о тех, кто покидает дом. А ты?

– А я думаю, это о любви, – сказал он, обнимая её. – Даже в момент, когда глухая, безнадёжная, беспросветная бездна смыкается над тобой, любимая может подарить тебе крылья, поделившись своей мечтой.

– Харвилл сказал, что это про павшего воина.

– Арнайские стихи – как туман в вашей долине. Каждый видит что-то своё. Я помню, как ты вынырнула из тумана мне навстречу в вашей подворотне. Он был такой густой, что ты чуть не врезалась в меня. Знала бы ты, с каким сожалением я остановил тебя в том движении.

Аяна придвинулась ближе и уткнулась носом ему в ключицу под рубашкой, отгибая борт безрукавки.

– Больше всего на свете я бы хотела вернуться в тот момент и пережить всё ещё и ещё раз, снова и снова, выбирая каждый раз немного разные пути. Конда, не покидай меня больше.

– Я не покину. Клянусь тебе, что я не покину тебя, пока бьётся моё сердце, что я найду способ добраться к тебе, и ничто не будет важнее этого. Ничто. Это превыше остальных желаний, ответственности и вообще чего угодно. Пока я нужен тебе – я не покину тебя. Мы не можем вернуться туда, в долину, как не можем вернуться в любое время и место, где побывали, как это делали герои сказаний, но мы можем постараться прожить наши дни так, чтобы, когда придёт время закрыть эту книгу, нам не о чем было жалеть. Кимо, драгоценный мой, оставь это растение, прошу тебя.

Аяна сидела на заборчике и смотрела, как Конда оттаскивает негодующего Кимата от горшка с папоротником, из которого тот палкой пытался выгрести землю на булыжники двора, и сердце заходилось от любви к ним, от затаённой радости, поднимавшей дыбом волоски на теле и слегка щекотавшей в носу, постепенно разгорающейся, как тепло этого нового, только наступающего дня.

15. Глоток из чужого заварника

Нос болезненно, невыносимо, жгуче свербило от навязчивого запаха дисодилий, который коварно заползал в комнату через открытое окно. Аяна лежала, дыша через подушку, на которой остался запах волос Конды, в попытках приглушить дивную сладкую вонь и притупить желание немедленно прекратить само существование этих жёлтых прекрасных цветов.

– Это невозможно, – сказала она вслух, вставая и натягивая туфли. – Невозможно.

Она прошла на кухню и села там, с удовольствием вдыхая запахи дыма и стряпни, жареных яиц, кипящего молока и пряной похлёбки.

– Опять страдаешь? – спросила Вилмета. – Что ж они тебе так досаждают?

– Запах не нравится. Слишком сладкий.