Улица Венеалме

– У тебя в комнате есть книга о предназначении при рождении. Что если мы предназначены друг другу? Я не могу иначе объяснить то, что ты заинтересовался мной, Конда. Я ничем не выделяюсь, я совершенно обычная, а теперь ещё и постоянно злая. Внешне? Тоже нет. Для Ордалла моя внешность немного непривычна, но не более того. Взять ту же Айлери. У нас почти один цвет волос и глаз, но она ещё и изящная, и умеет танцевать и держать себя, и, как я поняла, девушки в Койте тоже светленькие. Но в нашей долине тоже все светленькие, включая мою сестру Нэни, на которую ты так заинтересованно смотрел.

– За что ты сейчас стукнула меня? – возмутился Конда, плотно прижимая её к стене арки. – Чем я заслужил это?

– Ты смотрел на неё!

– Я смотрел на неё, но не желал. Ты же обратишь внимание, если рядом кто-то громко крикнет? Да, она заинтересовала меня, так же, как и Ригрета, твоя белозубая подруга. Не более того. Как бы причудливо ни был украшен ключ, какой в нём толк, если он не отпирает эту дверь? Как зарождается любовь, Айи? Что заставляет лозы нокты опутывать твоё сердце и сжимать его, если рядом именно тот человек?

– Алгар сказал, что любовь похожа на росток дерева в гроте. Никто не знает, каким ветром туда занесло это семечко и как оно там укоренилось...

– Моё семечко явно упало на плодородную почву.

– Тише, не хлопай дверью. Разбудишь плод любви.

Кимат спокойно спал в кроватке, раскинувшись, и изредка то постанывал, то хихикал во сне. Папоротники за окном слегка шелестели на тихом ветру, еле слышно щекоча коричневые перила, ночные мотыльки вылетали из них и устремлялись к стеклу светильника.

– Стой, подожди. Давай сюда свою рубашку. Надо развесить хотя бы на стуле.

– Мне нравится, как это выглядит. Расстегни ещё одну пуговицу. Да. И следующую.

– Я всё равно не понимаю. Я же вижу, какой ты, Конда. Я не понимала, когда Нэни сказала мне, что ты как пирог, вытащенный из печи. Вернее, понимала, но зачем-то отгоняла эту мысль. Но в тебе всё прекрасно, и твоя горячая коричневатая расписная корочка, и сочная начинка из твоих шуток и немыслимых уравнений, где десять равно пяти... И всё это полито густым соусом из слов, который превращает кота в поросёнка, а меня – в гигантского уродливого волосатого крикливого мужлана с огроменными, широченными растоптанными лапищами, который переодевается женщиной.

– Я сказал чуть иначе. Смотрю, ты опять ловко играешь в "поймай слово". Айи, ты видишь это, другие видят другое. Многие видят не более чем придаток к хорошему родовому имени, не соответствующий тому, что можно было бы выставить на витрину.

– Да как так-то? Мне хочется впиться в тебя зубами и терзать, настолько ты влечёшь меня.

– Ты хочешь укусить меня?

– Постоянно.

– Так укуси.

– Подвинься, я лягу к тебе. Я понимаю, о чём ты говоришь, но не понимаю. Я видела Кариса, и Мирата, и в них тоже есть... мечты. В них есть эта жизнь, тот глоток свежего воздуха, без которого тут так душно.

– Мы только что говорили о том, как я прекрасен, и я предложил укусить меня. Я подготовился и настроился, вот, посмотри! Откуда вдруг вылезли Карис и Мират? Пусть уходят! Выгони их!

– Из глубин моей памяти они вылезли. Ты лишился рассудка – ревновать меня?

– Нет. Я не ревную, – вздохнул Конда. – Мне достаточно того, как ты смотришь на меня. И я не понимаю, чем это заслужил. Понимаешь, к моему возрасту полагается уже... Ну, скажем, закостенеть. Стать оплотом традиций рода, невозмутимым хранителем долга и порядка. А я как в девять лет бегал в поисках ключа, так и продолжал бегать, что в двадцать, что в двадцать пять. А потом я приехал к тебе, хоть и не ожидал этого, и буквально упал лицом в грязь. Мы почти три недели сидели наедине, меняя слова на слова, и ты вывела меня на тех костылях к свету, и там я растопил дыханием снежинки. Моё дыхание меняет состояние воды, оно отклоняет пламя огня и поднимает в воздух песчинки, но при этом оно – как маленький ветер. И я тогда сказал – "Я дракон". Дракон навсегда изменил облик мира своим мёртвым телом, но я-то живой!  И мне стало интересно, смогу ли я изменить что-то, помимо маленькой снежинки? Я должен охранять традиции рода, печься о благополучии и репутации родового имени, пока меня не омыли и не оплакали. А я вместо этого сижу с кирьей на крылечке, на доске для посиделок, дышу на снежинки и думаю, способен ли я поменять её жизнь так, чтобы в ней стало ещё больше радости, ещё немного какого-то чуда?

– Ты поменял мою жизнь. Я лежу на кровати с тобой на другом краю мира, а там, – показала она пальцем, – спит наш сын. Это не кажется тебе чудом?

– Безусловно. Безусловно. Но ты через многое прошла, и в этом моя вина. Мне хочется дарить тебе радость, делать так, чтобы твои мечты сбывались.

– Сейчас я мечтаю укусить тебя.

– Тогда уку... Ох... М-м...

23. Такие травы есть везде

Кестан бодро гарцевал за экипажем, отбивая чёткий ритм подковами по мостовой.

– Ты был неосторожен, Конда.

– Прости. Прости. Я увлёкся. Ты была так напориста, что я немного...