Улица Венеалме

– Не зли меня едкими словами. Мне больно от всего этого. Знаешь, как Раталл называл меня? Грязная испорченная подстилка с безродным приплодом. Не надо так смотреть, я уже метнула в него нож за эти слова, которые до сих пор звенят у меня в ушах. У вас эти травы неизвестны, получается, женщина полностью зависит от того, возьмёт ли мужчина на себя ответственность? А если она вообще не понимает, что произошло, что меня тоже не удивит теперь... Куда ей деваться, если он вдруг, как ты, пропадёт на много месяцев, уйдёт в море, чтобы заработать денег на брак, заболеет и умрёт, не успев оформить бумаги? Иллира...

Аяна зажмурилась, вспомнив липкий ужас и страх смерти, комок в горле и невозможность вдохнуть. Иллира говорила, что постоянно испытывала это, пока носила Верделла. Что это за мир, в котором женщина должна вот так жить?

– Получается, у неё нет выбора? Вообще? Она как кресло в одном из домов, на которое юный кир пролил варенье, а потом сказал, что это не он. Пятно было уже не отмыть, и кресло скинули в подвал, чтобы, может быть, однажды перетянуть обивку. Но женщины – не мебель! Даже если у вас это считается ошибкой, все совершают ошибки! А если это против её воли? Не удивлюсь, если про женщину скажут – сама виновата, не надо было поощрять! Сидела бы в комнате, ничего бы не случилось!

– Мужчину тоже осуждают.

– Да ладно? Да неужели?

– Да. Ты тоже теперь говоришь едко. Говорят, за это мужчина несёт ответ после смерти. Этот грех не отмыть ничем.

– После смерти? А ничего, что женщина всю свою жизнь при этом отвечает за их общую ошибку, выслушивая, как её хают и хулят, в глаза называя подстилкой? Я не совершала ошибок, но меня назвали грязной! Родить без бумаг – грех, выбирать свою судьбу, приняв травы – грех! Да у вас что ни сделай, так или иначе замараешься, да ещё и виноватой останешься!

Конда взял её за плечи и прижал к себе, гладя по волосам. Аяна сидела сперва напряжённо, потом уткнулась в его рубашку и заплакала.

– Я знала, куда еду. Знала. Но почему же так душно, Конда? Ты как свежий ветерок в этом странном саду, где всё не на своих местах и всё перепутано и незнакомо!

– Ну, что-то знакомое у тебя будет. Арчелл привёз каприфоль. Нашёл её в лавке на окраине района севас. Айи, я не знаю, как сказать тебе об этом, но мне нужно будет уехать ненадолго.

Аяна закрыла глаза, проваливаясь во тьму отчаяния.

– Ненадолго – это на сколько?

– Дней на десять. Мне нужно в Дарнет.

– Я даже не знаю, где это.

– На севере. Это по делам Пулата. Видишь?

Он поднял руку, и Аяна узнала перстень, который он снял ещё в долине. Круглая тёмная печатка была вытерта по бокам и отражала этой каёмкой желтые занавески.

– Это и по нашим делам. Я совмещаю, – улыбнулся он. – У нас уже почти восемь сотен. Возможно, соберём быстрее, чем за год.

– Я бы обрадовалась этой новости, если бы не предыдущая. Я помню. – Аяна с тоской нежно прижала пальцы к его губам. – Ты говорил, что будешь отлучаться. Я буду сидеть тихо и не порочить честное имя дома Пай, обещаю тебе.

– Я могу поговорить с Миратом, и если вдруг тебе станет там невыносимо, ты сможешь уйти в любой момент. Там достаточно народу, чтобы твоей кире не было одиноко. Я помню, что ты говорила, но мало ли...

– Да. Пожалуйста, поговори. Не знаю, что со мной происходит.

– Иди ко мне. Обними меня, а я обниму тебя, и мы обретём равновесие.

Небольшой экипаж слегка потряхивало на камнях мощёной дороги, рощи олли пробегали мимо за стройным рядом кипарисов вдоль неё, и утреннее солнце нежно нагревало тёмную крышу двуколки. Кузнечики трещали на обочинах, подхватывая и передавая свою мелодию дальше и дальше, вслед за повозкой, к дому Пай.

– Приехали, – сказал Конда, выглядывая в окно. – Останови тут!

Он отпустил её, спрыгнул и обежал экипаж. Аяна вышла, оправляя подол, вложив пальцы в его ладонь, и он посмотрел на неё с беспокойством.

– Пойдём, пройдёмся немного пешком, – сказал он, отвязывая Кестана. – Не грусти, любовь моя.

– Я уже не грущу. Ты вернёшься, я знаю. Десять дней – это не восемь месяцев. Я закончу свои вышивки, – сказала Аяна, мгновенно вспоминая неловкую прогулку в парке. – Я была готова и на восемь месяцев, помнишь? Прости, что наговорила тебе. Однажды я, наверное, привыкну. Не обещаю смириться, но привыкну. Я, видимо, как большой жук, чумею перед приближающимся зимним покоем.

– Какой жук?

– Большой такой, который залетает в открытое окно и кусается, – сказала Аяна, отодвигая волосы. – И оставляет такие следы.

– Ох... Прости! – нахмурился Конда. – Но вот про укусы ты погорячилась. Это скорее по твоей части.

– Ты первый начал. Думаю, если хорошенько рассмотреть, задрав подол, то на моём бедре до сих пор найдутся следы твоих красивых белых зубов.

– Ты дразнишь меня, – сказал он с укором. – Ты дразнишь меня, а ведь я к тебе со всей душой.

– И с полным ртом зубов.

– Прекрати меня дразнить. Эта роща выгляди многообещающе густой.

– Мне нужно к Гелиэр. Когда ты уезжаешь?

– С утра. На восходе. Я приду, чтобы ты попрощалась со мной.

24. Этот аромат невыносимо прекрасен