Ultraгрин: Маленькие повести для мобильных телефонов

Подваливали спонсоры с женами, юбиляр их целовал, знакомил со звездами, они фотографировались, чтобы потом показывать знакомым, как они гуляют в высшем свете.

Дали команду рассаживаться, старый лев на правах близкого сел за главный стол и младшего поволок. Тот сопротивлялся, знал, что боком выйдет, – есть он не мог, пить не хотел, мечтал свалить от греха подальше, затаиться на задворках, где сидели дальние родственники и светские журналисты, но старый настоял, на свою голову.

Началось действо. Телеведущий, из тех, кого давно нет на экране и кого трудно вспомнить, стал натужно шутить, что здесь всё, а Москва без них пустое место, пустыня бездуховности, и только юбиляр – адмирал, ведущий эскадру культуры на новые рифы.

Вышло мощно, но глуповато, он имел в виду не рифы, а новые берега, но сказал, как сказал. Юбиляр зыркнул на него зверем, но смолчал – ведущий работал бесплатно, за еду, а дареному коню все по хую, и даже зубы, которые тоже уже трещали по швам советской стоматологии (авторская редакция известной пословицы).

Слово взял старый писатель, который последний раз рассмешил народ в 75-м году, а после, как ни пытался, не получалось.

Он сказал красивый тост про бурное море, тихую гавань, а потом понял, что юбиляр еще молодой, и пожелал семь футов под килем и каждый день три желания, исполняемых, конечно, и подарил свое собрание сочинений, изданное в кожаном переплете с золотым тиснением. Издалека оно выглядело как Коран.

Жена юбиляра надулась – она знала сказку Пушкина и старухой себя не считала. «Старый мудак, – подумала она почти вслух, – мстит за то, что только один раз дала ему в Ялте в 82-м за рекомендацию в Союз писателей. Хотел, сучок, чтобы я до смерти грызла его гнилой отросток. Старая вонючка, старухой обозвал, козел, все никак не успокоится, скоро в последний путь провожать будем, слава Богу».

Для спасения ситуации юбиляр сел за рояль и стал играть попурри своих нетленок, но подпевали плохо: еды еще было много, да и народ пока не накидался элитным алкоголем.

Он мигнул своей жене, она вышла на паркет и стала домашним голосом петь его хит про небо и тучи. Пела она мило, но танец не добавлял номеру очарования. Она подрагивала филейной частью не в такт, не в лад.

Младший вертелся, как на сковородке, он чувствовал у себя на лбу красный огонек прицела, видел сверлящий, недобрый взгляд юбиляра, который мог испепелить.

Но Бог, слава ему, отдал этот талант героям Стивена Кинга. Хорошо, что юбиляр не многостаночник, как Леонардо, а то бы был полный пиздец, поджарил бы на расстоянии, сука.

Следующим поздравлял юбиляра то ли режиссер, то ли писатель, то ли заслуженный работник культуры (засрак – так переделали в народе это гордое звание) Республики Каракалпакия с фамилией, как у нормальных людей отчество.

Он считал себя человеком-оркестром, умел все, а это всегда опасно – если человек умеет все, значит, он где-то что-то не догоняет.

Он сначала прочитал оду, подражая Овидию Публию Назону, потом спел свою песню на мотив джаги-джаги с причмокиваниями и воздушными поцелуями, потом станцевал танец своего живота, а в конце сделал сальто, как певец, который называет себя татарином, забывая, что мама его, врач-педиатр с еврейским отчеством, еще, слава Богу, жива.

Сальто засрак сделал нечисто, одной ногой он попал в пианиста, маленького юркого маэстро с фантастической беглостью пальчиков-сарделек. Он мог бы сыграть и без своих пальчиков, он даже носом сыграл бы лучше, чем многие всеми пальцами. Маэстро аккомпанировал всем на свете, даже, говорят, в шестнадцать лет аккомпанировал звезде советского экрана очень перезрелого возраста и иногда, бывало, тренировал свое либидо в ее сталинском доме-высотке. Так вот, он пострадал от сальто: каблук засрака чуть не разбил его звездный нос, который он часто совал куда не надо вместе со своим членом.

Он продолжил играть, брезгливо поглядывая на закончившего выступление мудака. Играл нервно, пронзительно, вспоминая, как срывал покровы с божественного тела почти столетней звезды, – его утешало, что до него это делали только Каганович и Чаплин, еще до войны.

Прицел еще горел на лбу, когда старший вышел говорить речь.

Он начал издалека, вспомнил юность, когда они вместе ходили в «Националь» смотреть, как выпивают Олеша со Светловым, сами выпивали и мечтали дожить до славы и успеха. Дожили, но оказалось, что этого мало – горизонт опять отступил, захотелось еще, а потом еще. Что-то еще замаячило впереди, и закончил он анекдотом о путнике, встретившем в пустыне женщину на автомобиле, который заглох. Она взывала о помощи, путник остановился, остановил своего верблюда, которого хотел поиметь в долгом пути, но каждый раз при новой попытке верблюд делал шаг, и путник с дымящимся прибором оказывался на песке.

Он починил женщине мотор, и та пообещала выполнить любое его желание за спасение; он робко попросил ее придержать верблюда.