Ultraгрин: Маленькие повести для мобильных телефонов

Не все поняли анекдот. Таможенник на правах главного хотел уточнить, почему он выбрал верблюда, старший объяснил, что ему просто захотелось новенького, женщина у него уже была.

Для окончательной точки он заверил юбиляра, что тот всегда может на него рассчитывать, он всегда придержит для него любого. Жена таможенника фыркнула и перекрестилась, но муж наступил ей на копыто в дорогих туфлях и прошипел в ухо:

– Дура! Это аллегория, художественный образ, верблюд – фигура речи, а не сексуальный объект.

Она подчинилась, но мнения своего не изменила. «Старые козлы, баб им мало», – подумала она и стала яростно закусывать оплаченными ею морепродуктами.

Для смягчения обстановки юбиляр объявил поэта, который всегда просил объявлять его народным. Такие звания закончились в 91-м, а люди, желающие его иметь, не закончатся никогда. Народный артист Америки Аль Пачино – такое может быть только в сумасшедшем доме и в советское время, что одно и то же.

До сих пор люди бьются за это звание, и многие даже желают его купить и, что характерно, покупают и гордятся купленной славой и фальшивым успехом.

Вышел поэт с усами и трубкой, как у Константина Симонова, и встал в профиль, чтобы его горбинка на носу добавила сходства с классиком.

Он, как всегда, завел свою канитель про свои строчки, которые выбиты золотом в умах народа, и начал их бросать в зал, хлопая себе в ладоши. Все их узнавали и подхватывали.

Уникальность своего творческого метода он почерпнул из отрывного календаря – самого популярного издания в советское время.

Человек садился орлом на толчок и читал то, что написано на листке. Там было все: праздники, рецепты, крылатые выражения, карикатуры на врагов советской власти. Это была энциклопедия для многих, основное знание так приходило в каждый дом.

Он пробовал писать поэмы и стансы, но понял, что является автором малых форм. Так он дошел до одной строки – минимализм приносил максимальные гонорары. Он уже мог позволить похлопать по плечу любого классика-шестидесятника и оплатить его ужин в ЦДЛ.

Там уже давно сидят совсем не писатели, место творцов теперь в буфете, который перенесли с глаз долой в подвал. Старые классики оскорбляют пейзаж своими затертыми пиджаками, а остальной пьяной швали место только в подвале, посчитали новые хозяева.

За столами в клубе писателей сидели уважаемые люди, которым в свое время некогда было читать – они заработали и теперь сидят по праву в доме графа Олсуфьева, и им там хорошо, все встало на свои места.

Поэт еще долго рокотал своим бархатным баритоном, все смеялись, особенно спонсоры, – им нравился поэт одной строки: ясно и коротко, можно запомнить и щегольнуть на юбилее нужных людей, да и девушке в бане можно сказать в перерыве между актами пару строк, чтоб понимала, кто есть кто.

Закончив под шквал аплодисментов, поэт стал подписывать свои книги VIP-персонам, чем даже вызвал раздражение юбиляра – нечего снимать пенки на чужом празднике.

Добавил яду и спонсор второго горячего: он подошел к юбиляру и выразил неодобрение своим местом – его жене Ларе не видно главного, она пропустила сальто, и ей не удалось снять на телефон этот трюк, теперь она не сможет послать это фото тете Доре в Америку.

– Какой-то жлоб впереди заслоняет своей башкой основной план сцены. Кстати, кто это? За какие заслуги он сидит с маститыми мастерами культуры? Мы очень недовольны, Шура, мы так не договаривались, Лара недовольна! Мы, наверное, уйдем, и пусть цесарка станет у вас в горле. Это совок! У нас на Западе рассадка – святое, ты обещал центровые места. Сидеть за спиной хер знает кого – это бардак!

Шура метнулся за свой стол, шуганул дядю жены на задний ряд и усадил спонсора второго горячего за свой стол. Тот остался доволен, теперь Лара увидит всё за свои деньги.

«Их надо ставить на место, они думают, что прокатит, так нет, не прокатит, другие времена», – с удовольствием подумал спонсор, причмокивая в ожидании цесарок.

Прицел гнева юбиляра опять загулял красной точкой на лбу младшего, тот даже вспотел.

Слово взял таможенник. Он давно жил как в раю, бабки текли сами собой, он честно не знал, сколько у него домов и квартир, ему за державу было не обидно – держава крепла вместе с ним, его заботило только бессмертие, он желал его, чтобы увидеть еще много закатов и рассветов.

На него работали два института, где создавалась формула его бессмертия, у него был личный склад доноров, включая три сердца, две печени и одну почку, и даже один тазобедренный сустав для тещи – его планировалось взять у женщины из Молдавии, работающей на его дальней даче.

Его ДНК изучили вдоль и поперек, и в замороженном виде лежали три его клона в разных возрастах. Он встречался с далай-ламой, с папой римским разговаривал только по телефону, мог и лично встретиться, но, как истинный православный, не хотел вредить своим иерархам, которые ему целовали руку при встрече – его таможня всегда давала «добро» на контрабанду под эгидой РПЦ.