Ум в равновесии. Медитация в науке, буддизме и христианстве

Философские работы Патнэма поразительно схожи с буддийскими воззрениями, которые мы уже обсудили в этой главе — хотя он, судя по всему, сформулировал свою философию без влияния со стороны каких-либо созерцательных традиций Азии. Патнэм утверждает, что наши слова и концепции столь глубоко влияют на наш опыт того, что мы называем «реальностью», что для людей попросту невозможно пронаблюдать или описать Вселенную так, как она существовала бы независимо от наших собственных концептуальных рамок[268]. Однако, когда мы выбрали язык и концептуальные рамки, с помощью которых собираемся в мире разбираться, мы можем открыть о нем факты, которые не будут просто плодами воображения или искажениями сигнала, вызванными нашими методами наблюдения. Иными словами, методы, которые мы выбираем для наблюдения за миром, и идеи, которые мы выбираем для придания своим наблюдениям смысла, ограничивают то, что мы можем узнать о реальности, — но не предопределяют ответы на наши вопросы. Так, звезды не находятся в причинно-следственной связи с нашим умом — мы их не создаем; тем не менее мы наблюдаем за звездами с помощью своих человеческих чувств, которым помогают инструменты технологии, и осмысляем их с помощью человеческих идей. В отрыве от языка и концепций считать истинным или ложным ничего нельзя — и потому наши постоянно растущие познания о Вселенной порождены нашими переживаниями этого мира, а носители языка играют творческую роль в том, чтобы сформулировать известную нам реальность.

Все это предполагает, что акты нашего восприятия мира — включая те, которые мы осуществляем с использованием научных инструментов, — сильно обусловлены нашими мыслями и допущениями, а потому также подвержены ошибкам. Об этом давным-давно говорил и Будда, который отметил: ошибочные воззрения проистекают не только из отвлеченных размышлений, но и в силу некритичной опоры на созерцательный опыт. Ошибкам подвержено даже то, что мы считаем «непосредственными переживаниями» — ведь они обычно структурированы нашими допущениями и ожиданиями[269]. Патнэм отмечает, что между наблюдением и построением теорий нет абсолютной разделительной черты. Скорее можно сказать: наши наблюдения структурируются и фильтруются нашими теориями, а наши теории основаны на наших наблюдениях. Мир (как мы его переживаем и осмысляем) есть порождение нашего восприятия и мыслей. В этом отношении мы подобны героям романа, которые пишут свою собственную историю. Это не означает, что до человеческого опыта — и в этом смысле независимо от него — ничего не было, но предполагает, что переживаемая нами Вселенная не существует независимо от наших способностей к восприятию и концептуальному мышлению. Эта тема участия, которое наблюдатель принимает в мире опыта, получила мощную поддержку со стороны открытий современной физики, к которой мы сейчас и обратимся.

Мир информации

Физики с начала современной эпохи пытались понять природу Вселенной как того, что воспринималось бы с точки зрения Бога, то есть с некой абсолютно объективной позиции. Как уже упоминалась, все первопроходцы в деле научной революции были набожными христианами; поиск чистой объективности был их стратегией для того, чтобы познать ум творца через его творение[270]. Этот подход к знанию сохранялся и в XX веке, даже когда многие ученые отказались от всех религиозных убеждений. Альберт Эйнштейн выразил этот идеал в краткой форме: «Физика есть попытка постичь реальность, которая предполагается не зависящей от наблюдений»[271]. Большинство ученых, от космологов до нейроученых, живут с допущением, что мир по сути своей сводится к физическим сущностям, а также их эмерджентным свойствам и взаимоотношениям. Приверженность подобному воззрению массово считается рациональной, а отклонения от нее вызывают обвинения в «магическом мышлении» и иррациональности.