Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Пауль Людвиг Ландсберг (1901–1944) сегодня мало известен, даже среди философов. Ученик Гуссерля и Хайдеггера, а также последователь Макса Шелера, он был немецким евреем, для которого католицизм стал родной религией и превратился в философию жизни. Когда Гитлер пришел к власти, Ландсберг покинул Германию. Несколько лет он прожил в Испании, изучая испанских мистиков XVI века и преподавая философию. Из-за разразившейся гражданской войны в Испании Ландсберг вынужден был перебраться во Францию. В Париже он преподавал в Сорбонне, тесно сотрудничая с журналом Esprit и представителями персоналистского движения Эммануэля Муньера. В 1943 году его арестовало гестапо, выслав в Ораниенбургский концентрационный лагерь, где он умер год спустя.

Вскоре после переезда во Францию Ландсберг опубликовал небольшую книгу, под названием «Эссе об опыте смерти» (Essai sur l’expérience de la mort, 1936). Книга звучит как ответ на философствования Хайдеггера о смерти. Ландсберг явно увлечен «Бытием и временем», цитируя и критикуя работу. Однако «Эссе» являются важной самостоятельной философской работой. Делая обзор ряда классических философских и мистических текстов, Ландсберг развивает понимание опыта смерти, которое в контексте философии XX века является смелым и традиционным одновременно. Для читателей XXI века размышления Ландсберга, какой бы незначительный вопрос он ни затронул, кажутся невероятно свежими и непримелькавшимися.

Анализ Ландсбергом опыта смерти сопровождается двунаправленным движением мысли. Первое — движение «по вертикали»; оно прогрессирует от осмысления основ смерти как биологического факта, который роднит нас с животным миром. Постепенно смерть обретает более сложные формы: она рассматривается как социальный феномен, а затем как то, что разрушает наши взаимоотношения с другими (например, смерть близкого друга), превращая смерть в высшей степени в индивидуализированный и личный опыт. И наконец, на глубинном, интимном уровне смерть может стать формой мистического опыта, приближающего нас к Богу.

Второе движение — «горизонтальное». Ландсберг рассматривает способы описания смерти античными мыслителями: Сократом, Платоном, эпикурейцами, а также Буддой. Затем он дает описание тому, как проблема смерти рассматривается в христианстве. Согласно Ландсбергу, единственный удовлетворительный ответ на метафизический скандал, порождаемый смертью, дается христианством, что становится кульминацией размышлений человечества на тему о смерти. Именно поэтому второе движение тоже является телеологическим. В конце концов оба движения соединяются, порождая ключевую мысль о том, что смерть, как мистический опыт, является нашими вратами в вечность и лежит в сердце христианской революции. Я остановлюсь на некоторых наиболее важных моментах работы, которые подчеркивают двунаправленность ее движения.

Ландсберг различает две возможности нашего переживания смерти (он говорит о «дуальности нашего опыта смерти»). Первая — опыт смерти как «имманентного будущего нашей собственной жизни». Кроме того, мы переживаем свою смерть в биологическом плане, идя по жизни: «Я нахожусь лицом к лицу с реальной возможностью смерти, непосредственно, каждое мгновение моей жизни, сейчас и всегда. Смерть находится в непосредственной близости от меня [proche de moi]». На данном этапе в моей смерти все еще нет ничего личного. Это работа природного внутри меня. Жить — значит постепенно умирать. Однако проблема «человеческого опыта вынужденности смерти», как ее определяет Ландсберг, «выходит за рамки биологии»[147]. Через смерть другого мы получаем второй опыт смерти. Это важный момент в аргументации Ландсберга, потому что именно «благодаря второму типу мы знаем, что смерть не имеет никакого отношения к процессу старения»[148]. До тех пор, пока смерть для нас представляет собой только биологическое разложение, мы не воспринимаем ее должным образом. Нам необходимо персонифицировать ее. Ландсберг объединяет опыт смерти и процесс индивидуализации. Он пишет, что «решающее переживание смерти в определенной степени» связано с «личностной уникальностью человека… Процесс индивидуализации и процесс „умирания“ [mortualisation] идут рука об руку»[149].

А потому не мое собственное старение делает смерть «личной» для меня, а смерть другого человека. Смерть «ближнего» (prochain) представляется катастрофическим событием, чем-то вроде метафизического землетрясения. Однако то, что появляется на руинах, на расчищенной таким образом площадке, являет собой обновленное чувство индивидуальности. Ландсберг отмечает, что мы принимаем за «отправную точку переживания смерть другого; так мы надеемся встретить собственно человека». Местом рождения человека является смертное ложе. Рядом со страдающим телом кого-то из близких, того, кто угасает на моих глазах, я получаю внезапное, безошибочное откровение о том, что он за личность: