Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Живое тело испытывает страдания. В свою очередь, наши тела переживают страдания из соучастия к измученному сотоварищу. А затем наступает момент, когда все успокаивается, кажется, что все позади, а искаженные черты любимого лица начинают расслабляться. Именно в это мгновение, когда живое существо покинуло нас, мы начинаем ощущать таинственное отсутствие этого человека как духовного существа [l’absence mystérieuse de la personne spirituelle]. На секунду мы чувствуем облегчение. Боль [douleur], вызванная нашими телесными страданиями, успокаивается. Однако мы сразу же попадаем в незнакомое, холодное царство свершившейся смерти [le monde étrange et froid de la mort accomplie]. Наше живое сострадание, простершееся над опустевшим пространством, сменяется глубоким осознанием того, что этого существа, со всей его уникальностью, здесь уже нет и оно не сможет возвратиться в это тело уже никогда[150].

Весь процесс основан на негативном откровении: именно окончательный уход данного человека заставляет нас до конца понять его уникальность. Каждая отдельная смерть так же «уникальна, как присутствие каждого отдельного человека» среди нас. Для тех, кто продолжает свое существование, несуществование ушедшего в мир иной отмечено уникальностью данной личности. Ибо ее жизнь среди нас, а затем смерть на наших глазах и все те страдания, которые это событие вызвало в нас, каким-то образом сделали данную личность неотъемлемой частью нас самих. Такая смерть не могла не стать личной. «Ее значимость для меня так велика, что самым глубинным образом связана со мной, а не с „они“ [à l’on]», — отмечает Ландсберг, заимствуя терминологию Хайдеггера[151].

Обсуждая смерть другого, Ландсберг как бы мимоходом замечает, что данное событие «вводит нашу душу в неизведанную землю, в новое измерение. Нам открывается, что наше существование — мост между двух миров»[152]. Понять, как можно пересечь этот мост, — задача, которую Ландсберг ставит для себя в книге, и открываемое в этом процессе «новое измерение» оказывается одним из самых важных достижений Ландсберга.

Он начинает с прямой критики Хайдеггера: смерть не может быть формой самоудовлетворения, способом вести подлинную жизнь. Ландсберг говорит о том, что смерть не является «возможностью, которая имманентно принадлежит личному существованию, самому Dasein». Человеческая личность «по своей сути не есть существование к смерти». В смерти есть нечто совершенно чуждое. «Приходя из абсолютно чуждого мира, смерть кажется вторжением [comme introduite du dehors] в наше существование». Умирание может быть частью нашей биологической составляющей, но мы состоим не только из биологических процессов. Вот почему смерть не является структурной частью того, что мы есть.

Или, скорее, не должна быть, потому что стиль работы Ландсберга колеблется между описательным и императивным. Он говорит о преодолении смерти как о чем-то, к чему мы должны стремиться, как о задаче (tâche): «Духовное усвоение смерти является решающей задачей для каждого человека… Бытие человека не предопределено; его цель — превратить предопределенность к смерти в свободу». Нас определяет не наша смертная природа, как хочет заставить нас думать Хайдеггер, а жажда Абсолюта. Если мы достаточно глубоко «копнем» состояние человека, то обнаружим там не столько небытие, сколько первобытное стремление к выходу за рамки собственного «я». Данный акт самоутверждения (l’affirmation de soi-même) структурирует наше состояние, всегда вынуждая нас выходить за пределы собственной конечности. В каждом человеке, осознающем свою уникальность, мы обнаруживаем подтверждение этого «уникального элемента, стремящегося к самореализации, утверждение стремления перешагнуть условные границы»[153].