Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Мир чист и свеж, и рыцарь, полный сил, чувствует в себе достаточно смелости, чтобы бросить вызов смерти, предложив сыграть в шахматы. (В этом месте в сценарии Бергмана стоит простая пометка: «В глазах смерти промелькнул интерес».) Кажется, смерть застигнута врасплох. «Да, на самом деле я очень хороший игрок в шахматы», — отвечает смерть. На что рыцарь, возможно слишком заносчиво, отвечает: «Но ты не можешь быть лучше меня!» Для рыцаря сражение — естественное состояние: он только что вернулся из крестового похода[174].

Даже спустя много лет после того, как работа над фильмом была завершена, Бергман поражался собственной смелости: «В то время я безрассудно делал то, что не посмел бы сделать сегодня. Рыцарь совершает утреннюю молитву. Затем он поворачивается, готовый сложить свою шахматную доску, и видит стоящую смерть»[175]. Но не Бергман придумал образ смерти, играющей в шахматы. Шведский художник Альбертус Пиктор[176] (1440–1507) изобразил игру на одной из тех своих работ, которые произвели сильное впечатление на режиссера[177]. И все же, хотя и не он изобрел этот сюжет, Бергман придал сцене почти культовый статус (ил. 3).

Распространенное представление о том, что благодаря умению и дисциплине мы можем как-то предотвратить неизбежное, обладает собственной красотой, порождая большие надежды. Играть в шахматы со смертью — значит, по крайней мере теоретически, верить в возможность победы. С трудом, но можно выиграть. Все, что нужно, — заручиться согласием смерти сыграть партию. После этого ее действия подпадают под ограничения правилами. Позднее, во время игры, когда смерть пытается ускорить события, рыцарь останавливает ее: «Я понимаю, что у тебя много дел, но ты не можешь выйти из игры. Для этого нужно время»[178]. И смерть подчиняется. Игра уравнивает всех: в ней нет ни господ, ни слуг, только хорошие и плохие игроки. Неважно, насколько ужасна смерть: как только она дает свое согласие на игру, ничего изменить уже нельзя, и вы должны играть по правилам и принять результат.

Ил. 3. Бенгт Экерут и Макс фон Сюдов в фильме Ингмара Бергмана «Седьмая печать» (1957). © Svensk Filmindustri, Ингмар Бергман (режиссер), Гуннар Фишер (оператор)

После того как смерть соглашается на партию в шахматы, Антониус Блок, не теряя времени, уточняет свои требования: «Условия следующие: я живу до тех пор, пока играю против тебя. Если я выиграю, ты меня отпустишь. Согласна?» Вопрос задан. Но Блок — мудрый человек, знающий, что в конечном итоге он не может победить. Ему просто нужно выиграть время. Небольшая отсрочка неизбежного — все, на что он может рассчитывать.

Кто же такой Антониус Блок? Самое точное и сжатое описание Блока мы находим у Ландсберга: Блок — «человек без Бога», чья жизнь представляет собой «трагедию» и чью историю Ландсберг излагает в своем «Интермеццо»[179]. Блок оказывается «без Бога», поскольку ему приходится столкнуться со смертью один на один, без иллюзий и надежд. И все же он «с Богом», потому что его постоянно мучает вопрос веры. Бергман любил цитировать Юджина О’Нила: «Драма, не затрагивающая отношений Бога и человека, бесполезна»[180]. На протяжении всего фильма рыцаря преследует не только смерть, но и Бог, точнее, молчание Бога. Довольно скоро зритель убеждается, что рыцарь играет в шахматы со смертью не «ради своей жизни», а в надежде узнать в ходе игры что-то о Боге. Он задает смерти вопросы о ее секретах. «У меня нет секретов», — отвечает смерть. «Значит, ты ничего не знаешь», — говорит рыцарь. «Мне нечего сказать», — говорит смерть[181]. Когда смерть оказывается столь же молчаливой в этом плане, как и Бог, рыцарь без колебаний обращается к дьяволу за ответами. Незадолго до того, как Таяну, молодую «ведьму», должны сжечь на костре, он разговаривает с ней: «Они говорят, что ты была в сговоре с дьяволом». «Почему ты спрашиваешь?» — удивляется Таяна. «Не из любопытства, по очень личным мотивам. Я тоже хочу встретиться с ним». — «Зачем?» — «Я хочу спросить его о Боге. Он, как никто другой, должен знать о Нем».