Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Красота мира — это устье лабиринта. Неосторожный человек, сделав несколько шагов вглубь, вскоре не может найти выход. Измученный, без еды и питья… он бредет, ничего не зная и ни на что не надеясь… Но это несчастье ничто по сравнению с опасностью, угрожающей ему впереди. Ибо, если он не потеряет храбрости, если он продолжит идти, он абсолютно точно доберется до центра лабиринта. А там находится Бог, ждущий поглотить его. Позже он снова выйдет, но уже измененным, он уже станет другим, будучи съеденным и переваренным Богом.

Симона Вейль

О телах и философах

Когда Смерть неожиданно появляется, чтобы подкосить Антониуса Блока, у нее хватает благородства для начала спросить его: «Ты готов?» «Мое тело напугано, но я нет», — отвечает рыцарь. Внезапно встречаясь со смертью, мы обнаруживаем, что нас двое: наше испуганное тело, с одной стороны, и мы сами — с другой. Столкнувшись с неожиданной перспективой моего уничтожения, тело открывается мне как инаковость, как то, чем я не являюсь. Действительно, у него есть тенденция подмять под себя ту личность, которой я обычно представляюсь. Независимо от того, что я думаю о смерти, мое тело, похоже, уже решило: держаться за жизнь изо всех сил. Захваченный красными кхмерами в 1971 году и решивший, что его настигла верная смерть, Франсуа Бизо вспоминает, что его тело «было в смятении». Инстинктивное отвержение телом смерти проявилось вполне недвусмысленно: «Тяжелое чувство моей неизбежной казни пульсировало в венах», — пишет он. Чем меньше «я понимал ситуацию, тем быстрее, казалось, она развивалась. Я находился в шоке, и мне стало так же трудно дышать, как надеяться или отчаиваться»[193].

Философы, «умирающие за идеи», должны не только «утихомирить» свои затухающие тела. Более важным является то, что они должны превратить их в средство философствования. Их плоть должна стать живой формулой их философии. В определенном смысле в этом утверждении нет ничего радикального. Достаточно долгое время философы, ученые и психологи связывают мышление с телесностью. Они считают, что не существует такого понятия, как бестелесный разум. «Телесное существование» нашего бытия формирует наш разум весьма существенным образом, с далекоидущими последствиями. Как выразились Джордж Лакофф и Марк Джонсон, «сама структура разума исходит из деталей нашей телесной воплощенности»[194]. Недавние открытия в области нейронауки подтверждают интуитивные догадки феноменологов, таких как Мартин Хайдеггер и Морис Мерло-Понти, о том, что разум и тело не являются отдельными сущностями, как утверждали последователи платоновской, а затем и картезианской традиции. Разум не «возничий», отвечающий за укрощение животной природы нашего тела, как заявлял Платон; и не умелый «капитан», управляющий тяжелым, инертным кораблем, каким является наше тело, как думал Декарт. Наоборот, разум и тело неразделимо объединены в одну сложную сущность, которая определяет, кто мы. На самом деле работа данной сущности также связана с функцией конкретного контекста, в котором она находится в любой определенный момент времени. «Все, что происходит в вашем разуме, происходит во времени и в пространстве, соотнесенном с моментом времени, в котором находится ваше тело, и с областью пространства, которое это тело занимает», — пишет нейробиолог Антонио Дамасио[195].

Наше тело играет фундаментальную роль не только в нашем понимании того, кто мы есть, но и в понимании мира вокруг нас. Тело принимает участие и структурирует работу разума. Даже такая абстрактная вещь, как концептуализация, определяется нашей телесностью: мы «можем формировать понятия только через тело». Любое наше представление о «мире, себе и других может быть сформулировано только в терминах концепций, сформированных нашими телами»[196]. Мышление — это не какая-то абстрактная «способность», а воплощенный в теле процесс, который предполагает активное телесное присутствие[197]. Поскольку разум, являющийся философской способностью par excellence, сформирован «особенностями нашего человеческого тела, отличительными характеристиками нервной системы нашего мозга и особенностями нашего повседневного функционирования в мире», философствование не может происходить в отрыве от тела. Таким образом, любая философия является «философией во плоти», на что намекает название влиятельной книги Лакоффа и Джонсона.