Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Подобные высказывания дают нам представление о том, насколько серьезно Вейль воспринимала все, что было связано с едой. Метафоры пищи, голода или поглощенности для нее не просто риторические topoi, приемы, обозначающие поверхностный уровень текста. Они указывают на духовные переживания, способы выхода за пределы себя.

Однако ключ к конечному смыслу голодной смерти Вейль можно найти даже не здесь, а на еще более глубинном уровне ее богословских сочинений, в которых она стремится заново обозначить понятие смерти. В некотором смысле смерть — это то, чем Вейль занималась почти столько же, сколько жила[252]. Она поместила смерть в центр своей жизни: например, воспринимала свой труд разнорабочего на фабрике как репетицию смерти и постоянно умертвляла свое тело. Причина, по которой Вейль был так одержима вопросом кончины, вероятно, связана с тем, что я бы назвал «онтологическим позором», пронизывавшим все ее мысли. Возможно, она думала, что в самом нашем существовании есть нечто дерзкое: быть — значит выражать определенное высокомерие. Мы узурпаторы и своим существованием занимаем чужое место. «Наш грех состоит в желании быть», — говорит Вейль, и это нарушает порядок вещей. Чтобы добиться искупления себя, мы должны «желать прекращения своего бытия»[253].

«Тяжесть и благодать» является одной из работ, в которых Вейль подробно излагает свое понимание данного вопроса. Бог, пишет она в этой книге, дает нам бытие и тем самым «отказывается — в каком-то смысле — быть всем». В ответ на Божью щедрость «мы должны отказаться быть чем-то». Быть рожденным человеком — значит получить ссуду: «Бог дал мне бытие, чтобы я вернул Ему его». Мы можем устранить беспорядок, вызванный нашим рождением, только если совершим ряд онтологических сделок с Богом: «То, из чего сделано наше существование, — это не что иное, как Его ожидание нашего согласия не существовать. Вечно, словно нищий, Он выпрашивает у нас то самое существование, которое Сам нам дает. Он дает нам его именно затем, чтобы выпрашивать». Возврат нашей онтологической ссуды должен стать смыслом нашей жизни, и нет ничего более важного, чем это. «Не существует никакого другого дозволенного нам свободного действия, кроме разрушения „Я“»[254].