Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Внесем ясность: философские размышления Вейль — это не апология самоубийства. Она никогда не пыталась покончить жизнь самоубийством и открыто выступала против него. Напротив, это взыскательный экзистенциальный проект, требующий жизнеспособности, преданности и навыков. Проект Вейль должен быть помещен в пространство мистической традиции, где разрушение «я» так важно. Его главной целью является «разрушение творения в нас». Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы избавиться от нашей «сотворенности», очистить место и впустить Создателя. Вейль использует термин «рас-сотворение», определяемый ею как «необходимость обеспечить переход от тварного к нетварному». Фундаментально конструктивный проект «рас-сотворения» противостоит «саморазрушению», суть которого «обеспечить переход от тварного к небытию. Непростительный эрзац рас-сотворения»[255].

Столько, сколько мы существуем, наша плоть, иными словами, наша приземленность заслоняет от нас Божье видение. В памятном отрывке Вейль размышляет, что Бог «любит ту перспективу творения, которая может открыться лишь с той точки, в которой стою я». Но она понимает, что мы стоим на пути у Бога: «Я же образую перегородку. Мне нужно удалиться, и тогда Он сможет ее увидеть»[256]. Подобные отрывки напоминают о том личном влиянии, которое Вейль оказывала на тех, кто ее знал. «У меня сложилось впечатление, — писал Гюстав Тибон[257], — что я был в присутствии абсолютно прозрачной души, которая была готова к тому, чтобы быть вновь поглощенной первозданным светом»[258]. Нас не должно удивлять, что Симона Вейль восхищалась катарами, средневековыми еретиками, воспринимавшими мир и каждого из нас как поле битвы, на котором два бога вели бесконечную битву: добрый бог, божество света и всего духовного, и злой бог, божество тьмы и материи, плоти и плотских желаний. В сущности, Вейль была катаром, возможно, последним из них. Она испытывала глубокое отвращение к любой форме физического контакта, она придерживалась крайней формы аскетизма и подвергала свое тело по-монашески суровым испытаниям. Идея дематериализации Вейль обретает смысл, если рассматривать ее с точки зрения богословия катаров, которое было для нее весьма притягательным, а также с неоплатонической точки зрения: Плотину тоже было стыдно за свое тело.

Таким образом, исчезновение Вейль было преднамеренным жестом самотрансцендирования в поисках света. Кажется, ее угнетало материальное бытие, ее воплощение, ее само существование, о чем свидетельствует эта пугающая молитва: