Умница

Баронесса — дама весьма мечтательная и великая фантазерка. — была тронута: колнопреклоненный милліонеръ показался ей чуть не «Антономъ Горемыкой»; она плакала о покойной Хромовой искренними слезами, какъ будто та была ея ближайшимъ другомъ, хотя никогда въ жизни не видала жену Романа Прохоровича въ глаза и даже впослдствіи не твердо помнила имя этой горько оплаканной quasi-подруги. Нынче баронесса говорила Насг: «votre m`ere, cette petite ch'erie, ma toujours charmante Barbe»… а завтра другая сестра, маленькая Таня, слышала изъ устъ благодтельницы, что мамашу ее звали Еленой, Анной, Eudoxie и т. д., смотря по первому имени, пришедшему на память г-ж Траумфетгеръ. Воспитанницы были выгодны баронесс: Хромовъ кредитовалъ каждую дочь на десять тысячъ въ годъ и ни разу не спросилъ отчета у ихъ воспитательницы!.. Дочерей онъ навщалъ довольно часто и въ каждый свой пріздъ осыпалъ подарками чадъ и домочадцевъ траумфеттеровскаго семейства.

Двушки горячо любили отца. Въ петербургскомъ большомъ свт долго ходилъ разсказъ о томъ, какъ на одномъ изъ журъ-фиксовъ баронессы внезапно показалась на порог гостиной богатырская патріархальная фигура Хромова, экстренно прибывшаго изъ Нижняго, и об сестры, забывъ лоскъ аристократическаго воспитанія и своихъ изящныхъ кавалеровъ изъ дипломатическаго корпуса, бросились на шею старика съ самымъ искреннимъ и увы! — отчаянно тривіальнымъ восклицаніемъ: — Тятенька!

* * *

Когда Наст минуло восемнадцать лтъ, отецъ спросилъ се:

— Ну, Настасья, хочешь замужъ? Мигомъ тебя просватаемъ. Денегъ у насъ много, а баронесса найдетъ теб жениха… Да еще какого: Рюриковича, съ четырьмя фамиліями!

Но Анастасія Романовна замужъ не хотла.

— Видите-ли, тятенька, — говорила она, — если я теперь пойду замужъ, то непремнно попаду въ ежовыя рукавицы, потому что я молода и еще мало, что видла. За купца, я, дйствительно, не хочу итти, а вся эта знать — народъ не дловой, мало практичный. Ну, вдругъ, вы умрете? — останется намъ съ сестрой вашъ капиталъ. Сама я не сумю съ нимъ справиться — придется либо довряться управляющимъ, либо благоврнаго припустить къ длу. Неужто не жаль будетъ, что ваши денежки, нажитыя потомъ и кровью, прахомъ пойдутъ въ чужихъ — Богъ знаетъ какихъ — рукахъ? Нтъ, вы сдлайте вотъ что, тятенька: возьмите меня отъ Траумфеттерши, да. познакомьте со своимъ дломъ. Вы не смйтесь: я, хоть и женщина, а понимать могу — ваша дочь. А когда стану въ курс дла, тогда посмотримъ, замужъ ли итти, подождать-ли: жениховъ у насъ, при нашемъ капитал, не занимать стать… всегда успемъ!

Восхищенный старикъ расцловалъ дочь.

— Моя кровь! моя кровь! — самодовольно говорилъ онъ. — Спасибо! утшила!

Въ Нижнемъ Анастасія Романовна съ поразительной быстротой вошла въ «курсъ дла», и Хромову оставалось только разводить руками и радоваться за коммерческія и административныя способности дочки. Служащіе боялись ея контроля больше чмъ самого грознаго Романа Прохоровича. Анастасія Романовна держала себя со всми просто, товарищески, ласково, даже не безъ кокетства, а, между тмъ, часто посл самаго любезнаго, почти игриваго разговора съ нею, какой-нибудь управляющій конторой или главный приказчикъ стремглавъ вылеталъ со службы. Ея финансовый талантъ и инстинктивное пониманіе людей были по-истин необыкновенны; вскор Хромовъ настолько привыкъ къ руководству дочери, что смло брался за одобряемыя ею операціи, не колеблясь принималъ на службу рекомендуемыхъ ею людей и не имлъ случаевъ раскаяваться. Свой послдній пріобртенный милліонъ Хромовъ откровенно приписывалъ участію въ своихъ длахъ Анастасіи Романовны и часто говорилъ ей, глядя на нее умиленными глазами:

— Бисмаркъ ты у меня, Настя! Ухъ, какой Бисмаркъ! Дальше меня пойдешь! Большой ты корабль — большое теб будетъ и плаваніе!

Въ 82-мъ году Хромовъ похалъ въ Петербургъ навстить свою младшую дочь Таню, все еще проживавшую у Траумфеттеровъ; она на четыре года разнилась въ лтахъ съ Настей. Вскор изъ Питера дряшла тревожная телеграмма: «Романъ Прохоровичъ разбитъ параличемъ, прізжай»… Анастасія Романовна застала отца умирающимъ. Причиной удара было семейное несчастіе: Таня увлеклась однимъ опернымъ артистомъ и въ одинъ прекрасный день сбжала съ нимъ вмст за-границу…

— Послушай, Настя! — говорилъ умирающій. — Таня мн больше не дочь. Ты моя единственная наслдница. Я не хочу, чтобы мои трудовые рубли переходили въ развратныя руки. Я не проклялъ Таню, потому что родительское проклятіе вовсе губитъ человка, но требую отъ тебя, чтобы ты никогда, — слышишь ли? — никогда не видалась съ ней и ни однимъ грошомъ ей не помогла… Общаешь?

— Нтъ, тятенька! — спокойно возразила Настя. Умирающій поднялся на постели.

— Какъ нтъ?

— Такъ. Я люблю Таню и не дамъ ей пропасть, а безъ денегъ она пропадетъ непремнно. Франтъ этотъ — женатый, скоро ее броситъ, да если бы и разводъ получилъ, такъ я не дозволю Татьян сгубить себя съ мерзавцемъ, извстнымъ всему свту. Таня не развратная, — вы это напрасно ихъ корите, — а только воли не иметъ. За ней нянька нужна, а Траумфеттерша не сумла держать ее въ рукахъ и на отчет.