Умница

— А если, — сурово сказалъ старикъ, — я за эти самыя дерзкія слова самое тебя лишу наслдства?

— Это какъ вамъ будетъ угодно.

— Что же ты думаешь длать съ нею? — спросилъ Хромовъ, помолчавъ немного.

— Сперва вырву ее изъ лапъ этого скомороха, потомъ съ годикъ подержу ее за-границей или у насъ въ Нижнемъ, чтобъ вся эта исторія улеглась и забылась, потомъ выдамъ замужъ за дльнаго человка. Таня у насъ красавица и умница — если ей датъ тысячъ сто приданаго, такъ у меня ее съ руками оторвутъ. А позоръ ея мы такъ затремъ, что словно его и не было.

Хромовъ прослезился.

— Настя! — сказалъ онъ торжественнымъ голосомъ, — я всегда любилъ и уважалъ тебя, но только теперь вполн знаю, какая ты! Знаешь, когда слушаться отца, когда ему перечить! Спасибо теб! Какъ сказала, такъ и сдлай… Да напиши той безумной, что я ее простилъ… не сержусь…

На другой день Романа Прохоровича не стало.

II

Въ 1888 году извстная петербургская артистка Чуйкина, особа вполн приличная и принятая въ обществ, но «до дерзости» самостоятельная и свободная отъ предразсудковъ, завела у себя, вмсто скучныхъ казенныхъ журъ-фиксовъ, веселые, почти исключительно мужскіе обды по субботамъ. У Чуйкиной собиралась самая разношерстная публика: камергеры и гимназисты, козырные тузы литературы и провинціальные актерики на выходахъ, банкиры и балетмейстеры, присяжные повренные и гостиннодворскіе купчики. Дамы бывали рдко, но, если бывали, то обыкновенно, молодыя, не уроды собою и не чопорныя. Вина подавалось къ столу вдоволь, и посл каждаго обда тахта въ кавказскомъ кабинет Чуйкиной украшалась двумя-тремя распростертыми тлами упившихся гостей. Между послдними всенепремннйшимъ членомъ былъ князь Ипполитъ Яковлевичъ Латвинъ. Этотъ въ лоскъ прогорвшій баринъ до одурнія скучалъ въ Петербург: его маленькаго дохода едва хватало на самую скромную жизнь во второстепенныхъ меблированныхъ коинатахъ, а онъ привыкъ къ широкому многотысячному размаху. Его гнело и старило существованіе вдали отъ общества титулованной золотой молодежи, равной ему происхожденіемъ, привычками и положеніемъ въ свт, удручала жизнь безъ балета, итальянской оперы, Донона, тоней… Скука безденежья доводила порою пустую, словно вывтренную, душу князя до крайней степени отчаянія, и онъ самъ не понималъ, какъ у него еще хватаетъ гордости не пойти, подобно многимъ, въ добровольные шуты къ тмъ самымъ счастливымъ виверамъ, чьимъ царькомъ онъ былъ еще такъ недавно, лишь бы, хоть цной униженія, испытать еще разъ непосильныя, но искусительныя блага. У Чуйкиной князь отдыхалъ. Здсь его любили и даже уважали: онъ былъ не глупъ, остеръ на языкъ, могъ говорить безъ умолка и потшать весь столъ, ничуть не роняя своего достоинства, а, наоборотъ, твердо сохраняя вншній видъ аристократическаго превосходства надъ окружающими. Князь являлся къ Чуйкиной раньше всхъ, начиналъ свою болтовню еще въ передней, а затмъ уже не переставалъ говорить до самаго конца обда. лъ и пилъ онъ изумительно много, но пьянлъ лишь посл ликеровъ, прекрасно зналъ это и умлъ выдержать себя прилично: чуть, бывало, стукнетъ ему что-то въ лвый високъ, и глазамъ станетъ горячо, — князь уже понималъ, что чрезъ минуту у него начнетъ заплетаться языкъ, незамтно удалялся отъ общества въ кавказскій кабинетикъ и пластомъ валился на мутаки, украшенные въ честь его надписью собственноручной вышивки Чуйкиной: «покойся, милый прахъ, до радостнаго утра!» Часъ спустя, князь просыпался здоровымъ и свжимъ, какъ новорожденный младенецъ.

* * *

Въ одинъ изъ такихъ отдыховъ Латвинъ только что собрался открыть глаза, какъ услыхалъ тихую бесду вблизи себя. Говорили мужчина и женщина. Князь сообразилъ, что воспрянуть отъ пьянаго вида при дам еще конфузне, чмъ пребывать во сн, и ршилъ притвориться спящимъ, покуда парочка не уйдетъ.

— И такъ, Анастасія Романовна, — говорилъ мужской голосъ съ сильнымъ иностраннымъ акцентомъ, — вы мн отказываете?

— Это Таддей, — подумалъ князь, — къ кому это онъ подъзжаетъ, венгерская мышеловка? Неужто къ этой московской богачих Хромовой, что сидла нынче за обдомъ vis-`a-vis со мной? Ишь у него, однако, губа не дура!

— На-чисто, Янъ! — смясь, отвчала дама. — И что вамъ вздумалось?.. Не понимаю!.. Сколько лтъ мы знакомы, даже друзья, чуть не на «ты», — и вдругъ, прошу покорно, предложеніе! Ну, какой вы мн мужъ?

— Конечно, — возразилъ Янъ оскорбленнымъ тономъ, — я бдный музыкантъ…