Умница

— Слово «бдный» тутъ лишнее, — перебила Анастасія Романовна. — Я вамъ прямо скажу: если я выйду замужъ, что должно скоро случиться, такъ какъ мн ужъ двадцать восемь лтъ, и довольно собакъ понавшано на меня обществомъ за мое одинокое житье и дружбу съ шалопаями… въ род васъ, Янъ, — такъ, если я выйду, замужъ, то непремнно за голыша. Вы знаете мой нравъ: могу-ли я не то что подчиниться кому-нибудь, а хоть мысль въ голов имть, будто есть человкъ, кому я обязана отчетомъ? Нтъ, равный по состоянію или хоть просто богатый мужъ — слишкомъ самостоятельное существо для меня. Мн нужна безличность — безденежная, обнищалая, голодная, но съ громкимъ именемъ — Рюриковичъ или Гедиминовичъ. Я его обогрю, накормлю и напою, а онъ меня породнить съ Рюрикомъ и Гедиминомъ и украситъ мои родительскіе наслдственные палаты своимъ гербомъ, — вотъ мы и будемъ квиты.

— Вы только Рюриковъ и Гедиминовъ признаете? А Гете, Бетховены, Моцарты, Рафаэли — для васъ не имена?

— Пожалуйста, не иронизируйте, мой милый! Не проймете!.. У меня на этотъ счетъ кожа толстая!.. Имена хорошія, да что мн въ нихъ прока? Я матеріалистка, мн полезное подавай, а эстетикой я только на досуг балуюсь. Гете, Бетховенъ — все это вдохновеніе, звуки сладкіе, молитва, а меня самъ Штиглицъ зоветъ Faust-Dirne… Маленькая смсь нмецкаго съ нижегородскимъ, а вдь правда: я точно «кулакъ-двка»! Представьте-ка даму съ фамиліей Бетховенъ, Моцарть, Гуно или — ужъ такъ и быть, польщу вамъ! — Таддей, погруженною, покуда мужъ витаетъ въ мір звуковыхъ фантазій, въ расчеты хлопковые, нефтяные, солеваренные, рыбопромышленные? Ха-ха-ха! Что, небось, самому смшно?

— Ничуть не смшно. Нехорошая вы. Все у васъ расчетъ и расчетъ.

— А по вашему, какъ же жить прикажете? Сердцемъ, что-ли, какъ другія бабенки? То-то вы ихъ и водите всю жизнь на своей привязи, какъ дрессированныхъ обезьянъ!

— Да любили же вы когда-нибудь?

— Никогда и никого. Богъ миловалъ.

— Однако… — говорятъ, будто наоборотъ — очень часто и очень многихъ! — рзко воскликнулъ Таддей.

— Мало-ли что говорятъ! — невозмутимо отвтила Анастасія Романовна. — Вонъ генеральша Фарсукова всмъ сообщаетъ на ухо, que je suis une M'essaline. Замчательно, что она произвела меня въ это лестное званіе аккуратно съ тхъ поръ, какъ заняла у меня три тысячи… Да если бъ, наконецъ, и такъ даже? Что же тутъ общаго съ любовью?

— Однако!.. недоумло произнесъ артистъ, видимо пораженный откровенностью собесдницы.

— Что «однако»?

— Да ужъ очень все у васъ ясно и прямолинейно. Словно вы не человкъ, а машина какая-то. Ничего-то вы не боитесь, ничего-то не стыдитесь; все у васъ — какъ заведенное… Помилуйте! Разв можно длать мужчин подобныя признанія?

— А вы, мой другъ, сильно перемнились ко мн посл моихъ словъ? — вкрадчиво спросила Хромова.

— Нтъ… я человкъ безъ предразсудковъ… но…

— А я вамъ на это вотъ что скажу, Янъ: зачмъ вы со мной лукавите? И до признанія, какъ и посл него, вы все равно были твердо уврены, что я далеко не идеалъ нравственности, и все-таки сдлали мн предложеніе. Это что значитъ?

— Я васъ… люблю… — пробормоталъ сконфуженный Таддей.

— Да? чувствительно тронута!… Ну-съ, а кто два года тому назадъ былъ, по собственнымъ своимъ словамъ, по уши влюбленъ въ Нелли Эвансъ и сбжалъ отъ свадьбы потому лишь, что ему насплетничали, будто у бдной двочки былъ раньше какой-то романъ? А? что скажете, Янъ?.. Молчите? То-то вы, высоконравственный человкъ! Нелли, безприданниц, простого слуха не простили, а милліонщиц Наст Хромовой извиняете репутацію Мессалины! Ха-ха-ха! Постойте! Куда же вы?

— Прощайте, Анастасія Романовна! — взволнованно заговорилъ Таддей, — такъ нельзя! Всему есть свои границы: вы или ршились въ конецъ оскорбить меня, или сами не понимаете, что говорите!

— Ну, ужъ этакой оказіи, чтобы себя не понимать, ее мной не бывало во всю мою жизнь… Что же касается до оскорбленія, — такъ кто кого больше обидлъ? Не вы-ли только что сами назвали меня развратною, а я всего лишь сказала вамъ…

— Вы меня считаете подлецомъ! — гнвно прервалъ Таддей.

— Нтъ, — до прежнему хладнокровно возразила Хромова, — не считаю. Вы — не подлецъ, а такъ… трутень, дармодъ.

— Еще того лучше!

— Вы не горячитесь напрасно, Янъ. Я не на одного васъ только, а на всякаго мужчину, кто сватается ко мн или вообще къ богатой женщин, смотрю такъ. Въ этомъ отношеніи вы для меня ни лучше, ни хуже другихъ. Но и изъ трутня надо извлекать пользу, а вы слишкомъ неблагодарный для моихъ цлей экземпляръ; мн — повторяю вамъ — нуженъ мужъ шикарный, чтобы не стыдно было показать его гд угодно. Такъ-то, милйшій Янъ!.. Согласны вы со мной? Ну, говорите что-нибудь, а то вдь я вижу по вашему лицу, что вы приготовились сказать нчто ужасно ядовитое. Разршаю и жду. Валяйте!

— Желаю вамъ счастья… До свиданія, будущая княгиня! — почти крикнулъ артистъ.

— Только-то? Н-ну… что жъ?! До свиданія, вчный артистъ… безъ надежды на повышеніе!

* * *

Разговоръ стихъ. Князь открылъ глаза, въ комнат никого не было.