Университетский вопрос в России

Даже рукописи опытных, вполне «владеющих пером» писателей бывают подчас испещрены переделками и поправками; разные части перечеркиваются, а подчас переделываются несколько раз.

Но особенно наглядную иллюстрацию нашего положения доставляют стенограммы произносимых по свободному течению мыслей (а не заученных наизусть по предварительно составленной рукописи) речей. Кому приходилось заниматься корректурой для печати своих же стенографированных речей (например, лекций, речей в ученом обществе, в законосовещательной комиссии), тот знает, сколь неприятна и трудна эта задача. Нередко оказывается, что овчинка выделки не стоит: гораздо легче и скорее забраковать совсем стенограмму и написать извлечение главного содержания речи заново. Предо мною лежит книга под заглавием «Министерство финансов. Стенографические отчеты и журналы заседаний Высочайше учрежденной Комиссии по пересмотру законоположений о биржах и акционерных компаниях» (1898). Но если бы кто вывел из этого заглавия заключение, что он здесь может найти, так сказать, фотографии произнесенных в этой Комиссии речей, то это было бы весьма большим заблуждением. Заседания длились по 3–4 часа и были всецело заполнены речами, а «стенограммы» их (заседаний) занимают по 40–50 и даже меньше небольших страниц не особенно убористой печати; некоторые речи были весьма продолжительны и обстоятельны и длились подчас около часу или больше, а «стенограммы» их можно громко, не спеша прочесть за 10 минут или меньший промежуток времени. То же относится к так называемым «стенографическим отчетам» парламентских заседаний и т. п. Почти никогда не следует, читая печатные «стенограммы» каких-либо заседаний, воображать, что это действительно стенограммы, точные записи произнесенных слов. С другой стороны, точные стенографические отчеты, если бы таковые печатались и издавались, представляли бы собой по большей части довольно странные литературные произведения, которые бы весьма неприятно было читать, хотя соответственные речи, может быть, были превосходными речами именно как речи.

Иногда приходится читать университетские курсы под заглавием «Лекции, читанные в таком-то академическом году в таком-то университете»; иногда такие книги соблюдают даже некоторые внешние формы лекций, например разделены не на главы, а на «лекции», начинающиеся обращением «Messieurs» (особенно часта такая форма книг у французов) или «М. Г.!». Я уверен, что по крайней мере в 90 % случаев это простая фикция (и рационального смысла в таких выдумках я не вижу). Не фиктивны эти внешние формы разве в тех случаях, когда сами действительно читанные лекции были фикциями в том смысле, что собственно не произносились свободные речи в порядке естественного течения мыслей профессора, а считывалось или произносилось по памяти заученное наизусть содержание годной для печати рукописи.

Не умеющие или по каким-либо причинам не желающие свободно говорить в аудитории профессора так иногда делают: пред ними рукопись или печатные листы, и они медленно читают, поглядывая то в свое «пособие», то на слушателей, или даже смотрят только на страницы «пособия». Последнее, по-моему, предпочтительнее, ибо, во-первых, так легче читать, во-вторых, не приходится видеть обыкновенно очевидно скучающих или борющихся с дремотою жертв этой операции, хотя бы их всего было одна или две во всей аудитории. Некоторые же (сюда относятся подчас очень старательные и усердные лекторы) читают лекции наизусть в точном смысле этого слова, т. е. они произносят заученные наизусть слова заготовленной раньше рукописи. Но и от таких лекций, как бы они ни были хороши в качестве глав печатного труда, обыкновенно веет таким холодом и такою скукою, что относительно них я вообще полагаю вместе с противниками лекций вообще, что читать книгу – гораздо более подходящее занятие, нежели слушание лекции.

Должен, впрочем, оговориться, что некоторые ораторы, готовящиеся к речи путем «зубристики», все-таки подчас произносят очень хорошие речи. Я не отрицаю абсолютно возможности так изготовить рукопись, что она вполне приноровлена к требованиям и вызову впечатления свободной речи, а также возможности такого произнесения наизусть слов и предложений такой рукописи, что получается более или менее полная иллюзия свободной речи. При известном обучении и упражнении, может быть, этого искусства можно было бы достигнуть всякому оратору или университетскому лектору. Между прочим, я полагаю, что «оратору» этого легче достигнуть, чем ученому лектору. Ибо в области ораторского искусства в собственном смысле есть много таких средств (неудобных или прямо шокирующих в случаях применения в области строго научной лекции), которые легко создают иллюзию подлинной жизни и свободного течения мысли и чувства (жесты, радостное, печальное и т. п. выражения лица, «цветы красноречия», как бы нечаянно появляющиеся, и т. п.).