Университетский вопрос в России

Наши выражения «чистая и незаинтересованная любовь и уважение», «воодушевление особого свойства» не дают, впрочем, анализа и определения того чувства особого рода – его можно назвать «научным чувством», – которым живет и дышит наука. Язык человеческий вообще не имеет средств, путем которых можно было бы выразить и определить существо разного рода чувств и таким образом, например, познакомить другого с таким чувством, которое ему раньше не было известно по личному внутреннему опыту. Наиболее ценное и высокое в духовной жизни зиждется на чувстве. Нравственность зиждется на особом, не поддающемся анализу и определению чувстве долга, право имеет подобный же фундамент – только здесь чувство нашего долга является в то же время чувством права, притязания другого, между тем как нравственный долг есть свободный долг без чувства права, притязания другого на известное поведение с нашей стороны. Эстетика зиждется на опять-таки не поддающемся анализу и определению чувстве красоты. Этим в значительной степени объясняется то явление, что ученые и философы до сих пор ломают себе головы над определением морали; юристы до сих пор не сумели определить существо права; точно так же и эстетики научного определения изучаемого ими предмета до сих пор нам не сумели доставить. Каких только формул для определения морали, права ни предлагалось и ни предлагается! Кант – великий философ не только гносеологии, но и права и морали – отверг все предыдущие определения морали и права и не без иронии говорил о юристах, которые «еще ищут определение для своего понятия права»; вместо других определений он предложил собственные, по-видимому, очень глубокие формулы существа морали и права, но не нашел и он того, чего без успеха искали до него философы древности, Средних веков и Нового времени. И собственно такого определения, какое мы, например, имеем для понятий «круг», «треугольник» и т. п., и быть не может для права, как и для морали, и обычные формулы и теории, которые пытаются без ссылки на не поддающееся определению нравственное чувство или чувство права дать определение нравственности или права, представляют покушения с негодными средствами. Перестанет сбиваться с пути философия права, как и моральная философия, по нашему крайнему разумению, только тогда, когда она осознает это положение дела, когда в основу теории будет положено признание и констатирование этого чувства sui generis. Теперь юристам еще странным подчас кажется, если изучать право как психическое явление sui generis путем соответственного психологического метода…

И существо, и природа науки, по моему мнению, собственно, вовсе не охватываются и не определяются ходячими формулами, игнорирующими свойственный ей элемент чувства. А тот, кто не испытывал и не знает того чувства sui generis, о котором мы говорили выше, собственно, не знает науки и не причастен к ней, подобно тому как не мог бы знать существа поэзии тот, который бы рассуждал о стихах и т. п., но не знал чувства красоты, или подобно тому как не знал бы вовсе существа религии тот, который бы целые книги написал о египетском культе и божествах и о разных других религиях, но никогда не испытывал и потому не знает и знать не может тех особых чувств мистического характера, которым соответствует понятие религиозного чувства и без знания которого религия вообще понята и познана быть не может.

Упомянутые чувства составляют красу духа человеческого и высшие идеальнейшие блага, поддержку и утешение жизни человеческой.

Не требуется и невозможно на земле, чтобы все посвящали себя специально культу науки, как невозможно, чтобы все были поэтами или служителями и проповедниками религии. Но тем не менее приобщение к науке путем хотя бы временного поднятия существа нашего до высоты ее, до созерцания и чувствования ее высоты и красы составляет такой же необходимый элемент полной и совершенной жизни, как такое же приобщение к другим идеальным сокровищам рода homo sapiens, например к поэзии, к религиозному чувству… Такой homo sapiens, который никогда не приобщился в этом смысле к sapientia, к высшему проявлению и воплощению этого свойства человечества – к науке, не есть homo sapiens в полном и совершенном смысле этого слова, как и тот, кто никогда в жизни не поднялся до высоты поэзии или эстетики вообще, кому даже неизвестно чувство эстетического подъема и воодушевления.

Поэтому идеалом развития человечества должно быть достижение такого состояния, чтобы никто в этом отношении не оставался в обиде, чтобы приобщение к высшим идеальным благам человеческой культуры, в том числе и к науке человеческой, могло быть уделом всех и каждого.

Теперь приобщение к науке является уделом немногих; в наиболее близком и тесном отношении к ней находятся, конечно, те, которые свою жизнь специально посвящают культу и развитию науки.