Unknown

Я уложила руку Джейми на кушетку возле лица. Бледный, но не слишком, и губы светло-розовые, а не синие. Я бросила инструменты в ведро с водой и спиртом, внезапно слишком уставшая, чтобы почистить их надлежащим образом. Потом завернула отрезанный палец в льняную тряпицу и, не зная, что с ним делать, оставила на столе.

– Проснись и пой! Проснись и пой! – доносились снаружи ритмичные возгласы сержанта, перемежаемые остроумными вариациями этой фразы и ответами от не желавших просыпаться солдат.

Раздеваться я не стала: если сегодня произойдет сражение, то меня разбудят совсем скоро. Но только не Джейми. Сегодня я могла ни о чем не переживать – неважно, что случится, сегодня он воевать не будет.

Вытащив шпильки, я тряхнула головой и распустила волосы по плечам, вздохнув с облегчением. Потом легла на кушетку рядом с Джейми и крепко к нему прижалась. Он по-прежнему лежал на животе, и мне были видны мускулистые выпуклости его ягодиц, такие гладкие под одеялом. Поддавшись порыву, я положила руку на одну из них и чуть сжала.

– Сладких снов, – пожелала я и позволила усталости завладеть мною.

ГЛАВА 63

НАВЕКИ РАЗЛУЧЁННЫЙ С ДРУЗЬЯМИ И РОДНЫМИ

ЛЕЙТЕНАНТ ЛОРД ЭЛСМИР наконец-то убил мятежника. Даже, наверное, нескольких. Хотя и сомневался насчет тех, по которым стрелял: возможно, упавшие лишь получили ранения. Наверняка он знал только о том человеке, который в числе других повстанцев бросился к одной из британских пушек. Вилли наполовину разрубил его кавалерийской саблей поперек туловища, после чего еще несколько дней ощущал странное онемение в руке, которая держала тогда клинок. И потому каждые несколько минут приходилось сжимать и разжимать левую кисть, чтобы удостовериться, что она по-прежнему дееспособна.

Но онемела не только рука.

После битвы в британском лагере несколько дней все только и делали, что организованно собирали раненых, хоронили погибших и заново формировали силы – которые еще предстояло собрать. Дезертирство было повальным – ручеек перебежчиков не иссякал, и как-то раз переметнулась прямо целая рота брауншвейгцев.

Уильям руководил несколькими погребениями, с каменным лицом наблюдая, как предавали земле людей, которых он знал. В первые пару дней тела закапывали недостаточно глубоко, после чего ночь напролет пришлось слушать вой и рычание волков, дерущихся за трупы, вытащенные из разрытых могил. На следующий день то, что осталось, перезахоронили глубже.

Поскольку американские снайперы в темноте подбирались близко к лагерю и снимали караульных, теперь по ночам через каждую сотню ярдов периметра горели костры.

Дни стояли невыносимо жаркие, а ночи - ужасно холодные, и отдохнуть ни у кого не получалось. Бергойн издал приказ, согласно которому офицеры и солдаты – все до одного – должны постоянно спать в одежде, и Уильям уже более недели не менял белья. Но не имело значения, как он вонял: на общем фоне его собственный смрад не выделялся. За час до рассвета мужчины с оружием в руках заступали на посты и были обязаны оставаться там до тех пор, пока солнце не рассеет туман: требовалось удостовериться, что дымка не скрывает готовящихся напасть американцев.

Суточные пайки хлеба урезали. Запасы свиной солонины и муки почти истощились, и к недовольству немецких войск у маркитантов уже не хватало табака и бренди. Но зато оборона англичан находилась в полном порядке: были возведены два больших редута и расчищены от деревьев (на вырубку которых отправили тысячу солдат) зоны обстрела для артиллерии. Бергойн объявил, что в течение десяти дней ожидается прибытие генерала Клинтона с подкреплением и – хотелось бы надеяться – с продовольствием. Оставалось только ждать.

– Евреи так Мессию не ждут, как мы ждем генерала Клинтона, – пошутил обер-лейтенант Грюнвальд, который каким-то чудом оправился от ранения, полученного в Беннингтоне.

– Ха-ха, – произнес Уильям.

ЛАГЕРЬ АМЕРИКАНЦЕВ пребывал в хорошем расположении духа и был более чем готов завершить начатое. Но если британцы сокращали пайки, американцам, к несчастью, не хватало боеприпасов и пороха. Результатом стал период напряженного затишья, в течение которого повстанцы постоянно разведывали обстановку на подступах к британскому лагерю, но настоящего успеха добиться не могли.

Йен Мюррей жутко маялся от скуки, и когда символическая вылазка в тумане закончилась тем, что его товарищ наступил по неосторожности на брошенный пистолетный штык-нож и проколол ногу, он решил, что эта травма послужит подходящим предлогом для посещения больничной палатки, где Рейчел Хантер помогала своему брату.

Йен был в таком предвкушении, что перестал замечать, куда шагает в тумане, и свалился в овраг, саданувшись в полете головой об камень. В итоге уже двое мужчин поплелись в лагерь и, подпирая друг друга, наконец, доковыляли до больничной палатки.

В палатке царила суета: здесь не лежали раненые, а были лишь те, кто пришел за помощью с более простыми недугами. Голову Йен не разбил, но в глазах двоилось, и он закрыл один глаз в надежде, что это поможет ему обнаружить Рейчел.