Unknown

В груди зажглось чувство стыда, но он говорил, возможно, с единственной женщиной в лагере, которая легко могла воспринять задницы в качестве обычной темы для разговора. «Ладно, единственной, помимо тети, – поправился Йен. – Или еще шлюх, может быть».

– О, Дэнни обрадуется. Благодарю тебя.

Рейчел протянула руку, чтобы забрать жестянку, и их пальцы соприкоснулись. Жестянка была испачкана жиром и, выскользнув, упала. Йен наклонился, чтобы поднять ее, и Рейчел тоже. Она выпрямилась первая, и ее волосы коснулись щеки Йена – теплые и пахнущие ею.

Безо всякой мысли обхватив обеими руками ее лицо, он наклонился к ней. Увидел, как вспыхнули и потемнели ее глаза, и их губы соединились. И на одно, нет, два, мгновения Йен ощутил по-настоящему совершенное и теплое счастье, когда его сердце уместилось в ее ладошках.

Затем одна из этих ладоней шлепнула по его щеке, и Йен отшатнулся, будто пьяный, которого внезапно разбудили.

– Что ты такое делаешь? – прошептала Рейчел, с глазами, круглыми, как блюдца. Она попятилась и прижалась к стене палатки так, будто хотела пройти сквозь нее. – Ты не должен!

Йен не мог найти никаких слов. Все известные ему языки смешались в голове, как овощи в рагу, и он онемел. Но первые слова, которые сквозь хаос поднялись на поверхность, оказались гэльскими.

– Mo chridhe (мое сердце (гэльск.), – прим. пер.), – сказал он, и впервые вздохнул с того момента, когда коснулся ее. Потом вернулся могавский – идущий от сердца и инстинктивный. «Ты мне нужна». И запоздало подтянулся английский – тот, который лучше всего подходит для извинений. – Я... я прошу прощенья.

Рейчел кивнула – резко, словно марионетка.

– Да. Я... да.

Он должен уйти, потому что она испугалась. Йен знал это, как понимал и еще кое-что: Рейчел боялась не его. Медленно-медленно он протянул к ней руку: пальцы двигались помимо воли, понемногу, как при ловле лосося.

И как ожидаемое чудо – но все-таки чудо – дрожащая рука Рейчел потянулась навстречу. Йен дотронулся до кончиков ее пальцев и ощутил, что они холодные. Его пальцы были горячими, он мог бы согреть ее... И уже как будто почувствовал ее холодную плоть рядом со своей, заметив напряженные под тканью ее одежды соски и ощутив в ладонях маленькую круглую тяжесть ее прохладных грудок, и то, как к его горячему телу прижались твердые и замерзшие бедра.

Йен сжимал ее руку, притягивая Рейчел к себе. И она приближалась навстречу его манящему жару – безвольная и беспомощная.

– Ты не должен, – прошептала она едва слышно. – Мы не должны...

Смутно Йен осознал, что, конечно, не может просто привлечь ее к себе, повалить на землю, и, убрав с пути одежду, взять ее – хотя каждая клеточка его существа требовала, чтобы он сделал именно это. Но о себе заявила некая слабая память о цивилизованности, и Йен ухватился за нее, с чудовищной неохотой отпуская руку Рейчел.

– Нет, разумеется, – произнес он на чистом английском. – Конечно, мы не должны.

– Я... ты...

Сглотнув, Рейчел провела тыльной стороной ладони по губам. И Йен подумал, что это не для того, чтобы стереть его поцелуй, а от изумления.

– А ты знаешь... – и замерла, беспомощно уставившись на него.

– Я не переживаю о том, любишь ли ты меня, – произнес Йен, зная, что говорит правду. – Не сейчас. Я боюсь, а вдруг ты погибнешь из-за того, что любишь.

– Ну ты и нахал! Я не сказала, что люблю тебя.

Тогда он взглянул на нее, и что-то шевельнулось в его груди. Как будто смех. А, может, и нет.

– И лучше не говори, – тихо заметил Йен. – Я не дурак. И ты тоже.

Рейчел порывисто протянула к нему руку, и он чуть отодвинулся.

– Думаю, тебе лучше не прикасаться ко мне, милая, – сказал Йен, по-прежнему напряженно вглядываясь в ее глаза цвета кресса под водой. – Потому что, если дотронешься, я возьму тебя прямо здесь и сейчас. И тогда для нас обоих будет слишком поздно, не так ли?

Ее рука повисла в воздухе, и Йен видел, что, хотя Рейчел и хочется убрать ее, она не может.

Развернувшись, он ушел в темноту. Его кожа была такой горячей, что ночной воздух почти испарялся, соприкасаясь с ней.

РЕЙЧЕЛ С МИНУТУ неподвижно стояла и слушала, как колотится сердце. Затем осознала еще один повторяющийся звук: тихий и лакающий. Моргнув, она посмотрела вниз и увидела Ролло: тот тщательно вылизал остатки гусиного жира из жестянки, которую Рейчел выронила, и теперь полировал пустую посудину.

– Ох, Боже, – произнесла она и прикрыла ладонью рот, боясь, что если рассмеется, то это превратится в истерику.

Пес поднял на нее свои желтые в свете свечи глаза, облизнулся и легонько повилял хвостом.

– И что же мне делать? – спросила она Ролло. – Тебе-то хорошо: ты можешь бегать вслед за ним весь день и делить с ним постель по ночам, и никто тебе и слова не скажет.

Почувствовав слабость в коленях, Рейчел уселась на табуретку и ухватилась за густой мех на загривке собаки.