Untitled.FR11

Мы били в ответ. Мы их оттеснили. Хотел бы я пере дать и мерное «дет-дет-дет-дет-дет» автомата М240 ря дового первого класса Тайсона Картера, и грохот наше крупнокалиберного пулемета, — потому что вся жизн состояла из инстинкта, адреналина и дисциплины, > оружие отбивало нам ритм. К счастью, мы не понеслг потерь и вернулись на базу как раз тогда, когда солнце прожгло ночную черноту. Мы просто летели туда. Я бы зол. Зол, как черт, что сирийцы атаковали нас из-за границы. А еще я был опьянен боем. Перестрелка дает такое мощное ощущение! Только потом тяжесть сражения всем весом опустилась мне на плечи. После душевного подъема наступил спад — подобно тому, как холодный пепел остается после костра.

Здесь-то и кроется главное противоречие. Для многих из нас это был лучший период в жизни. В Ираке мы нашли свою цель, мы занимались делом, которым и теперь гордимся больше всего, мы познакомились с людьми и побывали в местах, которые никогда не забудем.

Но был там и ужас, и позор. В Ираке мы теряли веру в идеалы, любимая армия продавала нас чиновным карьеристам, СМИ, специализирующимся на съемке сцен боев и прочей чернухи, и корпоративной алчности военно-промышленного комплекса. Казалось, что честь и чистота осталась только у передовых отрядов. Если бы меня попросили одним словом ответить на вопрос, что заставило меня вернуться домой из Ирака, сказал бы не «бой». И не «травма». И не «смерть». Я ответил бы «предательство». Предательство командования по отношению к бойцам. Предательство всех ценностей и идеалов. Предательство по отношению к иракцам — ведь _мы не выполнили своего обещания — и к американцам.

грань между некомпетентностью и преступлением? Когда эгоизм переходит в безнравственность? Сколько можно врать, пока все не станет ложью? Точно я сказать не могу, но в Ираке эту черту переступили — я никогда не был так возмущен. Я не могу прийти в себя после такого.

Чтобы рассказать историю пса, я должен поведать и свою тоже. Чтобы понять, как Вторник повлиял на мою жизнь и почему он так много значит для меня, нужно понять, насколько плохи были у меня дела.

Потому что хорошие люди погибли и до сих пор погибают. Из-за предательства.

— Почему ты хочешь рассказать эту историю? — спросила меня мама, когда узнала о будущей книге. — Зачем другим знать о твоих проблемах? Кто тебя тогда возьмет на работу?

Я понимаю ее тревогу. После Ирака я стал еще более замкнутым, чем раньше, и сто раз подумаю, прежде чем рассказать кому-то о своей жизни. Маме я не хотел этого говорить. Не хотел признать, что работа над этой книгой уже стоила мне нескольких полных боли месяцев, но я все равно чувствую, что обязан открыть правду. Несмотря ни на что. Какой человек, находясь в здравом уме, заставит маму волноваться?

— Я должен закончить ее, — ответил я. — Просто должен.

Я хотел ей объяснить, что это и война, и исцеление. Воль. Триумф.

— Не волнуйся, мама, — сказал я наконец. — Это книга про Вторника.

--------- -

А чтобы рассказать историю пса, я должен повей дать и свою тоже. Чтобы понять, как Вторник повлияв на мою жизнь и почему он так много значит для меш* нужно понять, насколько плохи были у меня дела.

В 2003 году, когда я прибыл в Аль-Валид (Ирак) крошечный аванпост в пятистах километрах от Багда! да и в ста от ближайшей передовой оперативной базы США, я был сильным. Поднимал лежа сто шестьдесят кило, мог сделать девяносто пять отжиманий, пройти армейскую полосу препятствий и без всякого усилш пробежать шестнадцать километров перед завтраком Но кроме того, я был уверен в себе и тверд, я был лиде-1 ром. И я любил свою работу.

В семье у меня военных нет. Отец — уважаемый экономист, мать — управляющая, воспитывался я в глубоко интеллигентной среде. Родители надеялись, что! я буду учиться в университете, как брат и сестра, но мое взросление пришлось на годы правления Рейгана, когда оптимизм и национализм были основой американской идеологии. Я верил, что Советский Союз — это империя зла (как назвал его Рейган), и надеялся внести свою лепту в ее свержение, хотя мне было всего восемь, когда президент произнес знаменитую речь. Когда американские войска вторглись на Гренаду в 1983 году, мои папа и дяди (все они кубинские беженцы) говорили, что, возможно, следующей будет Куба. Но это будет не военный захват — по крайней мере так считал отец. Он был категорически против войны во Вьетнаме; он верил в силу экономики и идей, а не в тупую мощь оружия. Мне думалось: чтобы изменить мир, нужны самопожертвование и усердный труд, а значит, надо действовать.

Поэтому я пошел против воли родителей и добровольно записался в армию в день своего 17-летия. После девятого класса я отправился на лето в учебный лагерь для новобранцев. В тот год Саддам Хусейн ввел войска в Кувейт, а вооруженные силы США вместе с союзниками из международной коалиции положили этому предел. Я просто мечтал воевать в Персидском заливе, но к июню 1991 года, когда мне исполнилось восемнадцать и я окончил школу, «Сточасовая» война уже закончилась.