Упадальщики. Отторжение

«Да, я паскуда, и я готова за это заплатить», – признала Ромуальда, погружаясь в тёмную глубину своих мыслей. Некрасивая правда была направлена в неведомые сферы – туда, где мог быть услышанным любой человек, даже если он самый ужасный представитель человечества.

Глава 10. Прощальная матерщина

Два с половиной месяца потребовались Ромуальде для многократных и безуспешных попыток принять факт близкого присутствия смерти. Точка зрения сухого прагматика наделяла её зрелым пониманием, что к трагическому и травмирующему психику развитию событий нужно подходить с особым терпением, формирующим специфическую привычку, то есть ей требовалось привыкнуть к тотальному негативу и заранее свыкнуться с будущей утратой. Пока нужный навык не был наработан, она избегала встреч с Альгридом, не отвечала на его звонки, игнорировала однотипные жалобные сообщения Лолиты и не открывала дверь, когда та приходила к ней домой.

Её персональный режим эскапизма мгновенно отключился, как только она прочла последнее сообщение. Подробно описывая их с Альгридом положение, Лолик вложила всю горечь накопившегося за эти месяцы отчаяния, с которым её оставили наедине:

«Он добивает себя и меня! Делает то, что нельзя, а потом начинает вонять, жаловаться на боль и не спать ночами! Я опять пичкаю его тонной таблеток и как только ситуация исправляется, он начинает всё заново!

Ему страшно. Мы кое-как управляемся с тем, что приносит ему телесные муки. В каждом его дурацком поступке из него вместе с истерикой выходит то, что мучает его ум. Но мне не легче оттого, что всему этому ужасу находится адекватное объяснение. Как он не понимает, что мне тоже больно?! Возможно, мне гораздо больнее, чем ему! Когда он плачет, я хочу убить себя!

Каждый раз, входя в дом, я смотрю на его туфли. Он всегда ставит их ровненько и они так прекрасно смотрятся на своём местечке. Мне невыносимо от одной только мысли, что настанет время, когда я больше не смогу увидеть эти туфельки. Мне не жить без него. Я пропаду».

Откладывать неизбежное можно сколько угодно, но это не избавит от самой неизбежности. Оставаться в стороне, потворствуя мелочному желанию оградить себя от плохих чувств, не имело смысла с самого начала.

Ромуальда чувствовала всё, ведь между ней и Альгридом была мистическая связь, о которой в общих чертах знают едва ли не все, но истинно знают только близнецы. Тем не менее, она активно пыталась разрушить эту связь. Ей казалось, что брат вредит ей, словно паразит, но она не понимала, как он это делает. Ей хотелось решительно покончить с тем, что связывало их сильнее, чем должно. С её позволения, процесс сепарации самопроизвольно развивался в её сознании, но требуемый результат был недостижим. Для этого мало было одного ума. Без дозволения сердца невозможно влиять на то, что родилось вместе с человеком и для чего-то осталось при нём.

Направляясь к брату, Ромуальда рассчитывала увидеть его таким, каким он запомнился ей с момента их последней встречи. Она позволила себе в последний раз довериться позитивным ожиданиям, поскольку моральные силы, требуемые для встречи с неутешительной действительностью, всё ещё были для неё в дефиците. Соблюдая укоренившееся правило жизни «ничего не делать, но надеяться», Ромуальда саботировала любое положение дел и в лучшем случае получала ничто. Относительно Альгрида, она с радостью приняла бы даже ничто.

Игнорируя звонки брата и большую часть сообщений Лолиты, она не узнала, что Альгрид пережил два критических кровотечения и дважды чудом остался жив. Она не видела тех внешних перемен, которые окончательно обезобразили его внешность, не услышала, как исказилась его речь. Её не было рядом, когда родной человек переживал самое страшное унижение в своей жизни. На его глазах умирала его же сила. До этого, умерла его красота. Он слышал, как умирал его дивный голос. Для самого себя, он превратился в мерзкого монстра, ненавистного, и, как назло, живучего.

Лолита была единственной свидетельницей этих перемен. Прекрасно понимая, какой ужас настигнет Ромуальду, она пыталась предупредить подругу, но та ворвалась в их дом, словно хищная птица, наспех поздоровавшись и даже не посмотрев в её сторону.

Облачившись в плюшевое одеяло, Альгрид танцевал перед зеркалом под любимую песню о Венере в мехах. Одной рукой он прикрывал правую челюсть, а в другой держал ведёрко из-под пломбира. Туда он сплёвывал слизь, которая постоянно скапливалась у него во рту и стекала по подбородку, когда он пытался заговорить.

Надвигающаяся смерть оформила его так же, как и всех, кого постигла подобная участь. На его плечах уже лежал тот невидимый груз, неся который, человек с каждым днём склоняется всё ниже и ниже, приближаясь к земле. Его взгляд стал холодным. Пропала та глубина и чувственность, когда-то захватывающая с первого же мгновения, как только поднимались его веки. В этих глазах уже нельзя было усмотреть осознанности и понимания. Всё осталось в прошлом, которое предстояло забыть тем, кто будут жить дальше.