Уплотнение границ. К истокам советской политики. 1920–1940-е

В 1938 году дискуссия о пограничных соглашениях приняла такие формы, что из нее оказались исключены экономические ведомства (Наркомзем и Наркомфин), напрямую заинтересованные в этих соглашениях. А ведь за речной транзит по Неве взимались пошлины, скотоводы Крайнего Севера могли нуждаться в трансграничных пастбищах, объединение «Экспортлес» использовало сплав по рекам для транспортировки леса в Европу, советские рыболовы, возможно, не заплывали в северную часть Ладоги, но были заинтересованы в навигации по Финскому заливу. В эти годы безопасность стала единственным аргументом, оттеснившим на задний план все остальные. Для соседей вопрос защиты национальной территории тоже являлся жизненно важным, а страх перед проникновением коммунистического влияния был велик, но экономическая значимость границы не забывалась в ходе сложной и напряженной двусторонней игры. Об этом, в частности, свидетельствует следующая коллизия: когда в феврале – апреле 1936 года в ходе 9 инцидентов было задержано 68 финских рыбаков, парламентская комиссия Финляндии на советский протест ответила напоминанием о своем предложении взять в аренду советские территориальные воды![737]

* * *

В отношении как права на убежище и иммиграцию, так и добрососедских отношений на повестке дня стояло подведение итогов советской политики последних двадцати лет. Инициативы большевиков, выдвинутые в этих двух важных областях в начале 1920-х годов, отныне воспринимались как непонятные и вредные. Если практики контроля родились одновременно с большевистским режимом, то преобладание исключительно полицейской, охранительной логики стало сталинским нововведением второй половины 1930-х годов. В этот период пограничный ландшафт приводился в соответствие с тем полицейским режимом, которым стало советское государство: «no man’s land» и колючая проволока превратились в воплощение режима. В эти годы достигла пароксизма практика государственного регулирования повседневной жизни в пограничной полосе. Инновацией тоталитарного режима стала запретная зона. Договоры с соседними государствами и трансграничные отношения, налаженные в начале 1920-х годов, отныне воспринимались как недопустимый признак проницаемости границы. Службы госбезопасности больше не хотели признавать первую большевистскую границу. Пришло время ее ревизии и подготовки к войне.

Глава 5. Пересмотр границ. Реванш и реализация планов

10 мая 1933 года Карл Радек писал в «Правде»: «Ревизия – это война»[738]. Он имел в виду Версальский договор и агрессивный ревизионизм нацистской Германии в целях пересмотра границ, установленных договором 1919 года. Два года спустя Сталин, обычно не склонный брать на себя обязательства в отношении европейских стран, согласился подписать договоры о взаимопомощи с Францией и Чехословакией. История мира и безопасности в Европе в тот момент в значительной мере определялась вопросом договоров и их ревизии, к которой стремились страны, проигравшие Первую мировую войну. Что касается дипломатического аспекта, историки убедительно показали, как и почему Советская Россия в 1920-е годы приняла сторону ревизионистских государств, прежде всего Германии и Италии, недовольных Версальским договором. В историографии также проанализирован поворот СССР к политике защиты территориального статус-кво в Европе и коллективной безопасности, который произошел в несколько этапов в 1928–1935 годах и открыл Советскому Союзу двери в Лигу Наций в сентябре 1934 года. Наконец, исследуя корни советско-германского пакта, историки пытаются выявить во внешней политике Сталина линию на антигерманские переговоры с Францией и Великобританией и попытки умиротворить Гитлера, отодвинув конфликт от советских границ[739]. В центре внимания историографии, посвященной предвоенному периоду, остаются дебаты о преобладании идеологии или соображений Realpolitik в решениях, принимаемых той или иной стороной. Однако во всех этих работах анализ останавливается на советско-германском пакте и не идет дальше военных кампаний конца 1939 года.