Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо

– Коли молчишь, Яков Степанович, значит, не против, – усмехнулась она. – А коли не против – слушай. Ты же ведь как-никак ребенком тоже когда-то был. Не родился же ты сразу таким злобным уродом? Так вот… – задумалась на мгновение, еще даже не зная, о чем будет говорить. – В некотором царстве, в некотором государстве жила-была девица, умница да раскрасавица, – начала Ирина. – Землю свою любила. Жизнь готова была за нее положить. Пришло время, отдала она сердце юноше славному с душою чистою и помыслами добрыми. Повенчались молодые да отправились в путешествие, потому как хотелось им мир людской посмотреть, чтобы удостовериться, есть ли где на свете земля лучше родной. Много где они странствовали, многих людей видели. Да только куда ни глянут, везде хитрый норовит простодушного обмануть, лукавством да посулами добро его к рукам прибрать. Повсюду ложь правит, облачившись в одежду слов, а правда сокрыта, и не потому, что никому и не нужна, а потому, что, если на свет явится – жизнь людская еще горше станет. Нет нигде царствия небесного. Долго ли, коротко ли странствовали, да только решили они в землю свою вернуться, потому что ни хуже, ни лучше ее не нашли, а все же своя земля роднее, чем чужая. Решили детишек понарожать и жизнь прожить по совести. Да только не доехали они до царства своего. Налетела по дороге на них сила нечистая, до крови людской охочая, готовая все доброе да хорошее в клочья рвать да испепелять. Слуги силы той темной хоть в красные одежды и рядились и поганые мыслишки свои словами правильными про справедливость и равенство прикрывали, да только не о справедливости пеклись, а о собственном благе, и узнать их по глазам да по поступкам можно было.

Ракелов вдруг застонал.

– Вижу, вижу, Яков Степанович, нравится тебе моя сказка. Тогда дальше слушай. Схватили они молодых, поставили юношу перед собой да и говорят: «Не нравишься ты нам! Хоть ты на нас и похож, но глаза у тебя неправильные. Глаза-то не такими должны быть? Глянь, какие у нас. Видишь? Пустые да холодные. Вот такими и должны быть глаза. И скоро у всех людей в земле вашей глаза такими станут! А что есть белое – станет черным. А черное будет белым называться. Но глаза, известно, поменять нельзя. Посему решили мы тебя, юноша, жизни лишить!» Бросилась тут к ним девица, плачет, убивается. Не губите, говорит, счастье мое! Не виноват он ни в чем! Да не послушали ее мольбу нечестивцы и растерзали юношу. А девицу ту отдали на поругание и смерть…

Ирина помолчала.

– А девица та, видишь, все же выжила…

По руке Ракелова пробежала мелкая дрожь.

– Что дергаешься, Яков Степанович? Гляжу, перестала нравиться сказка? Так я еще не всю рассказала. Ты как думаешь, – наклонилась к его лицу, глядя с ненавистью, – наказала ли судьба этих нелюдей?

Ракелов отвел взгляд.

– А ну, гляди на меня! В глаза мне гляди! Видишь глаза-то мои? Чем не как у вас всех?! И у меня теперь глаза – пустые да холодные. Значит, и я теперь убивать могу!

Лицо Ракелова побагровело, дыхание стало прерывистым, язык забился во рту, будто пытался он сказать что-то напоследок.

– Зю-ю-узю-а-аа-а…уза-аал… – простонал он, бешено таращя налившиеся кровью глаза, несколько раз судорожно попытался набрать воздуха и вдруг затих, вперив в нее остекленевший взгляд.

Ирина прикоснулась к кисти его руки. Пульса не было. Встала и медленно пошла к выходу…

– До свидания. Да, кажется, заснул. Да, видела, что рад. Завтра с утра снова приду. Спасибо.

– Эй, гражданка, вы что ж, так в тапочках и пойдете?

– Гражданочка, сколько разов можно говорить – не ступайте же по ковру! Идти надобно рядом с перилом. Ходют тут, ходют. Ковров на вас не напасешься…

…Похрустывание мелкого гравия под ногами. Кумачовое полотнище с белыми буквами «Коммунист не имеет права болеть!», растянутое над входом в особняк с усадебными колоннами. Церквушка без креста с надписью «Склад инвентаря». Ворона, в задумчивости взирающая с головы безрукой мраморной нимфы на суетливых воробьев возле лужи. Далекий голос меланхоличной кукушки, бездумно отсчитывающей остаток чьей-то жизни. Изящный изгиб реки за лугом вдалеке. Желтые леденцы одуванчиков, щедро рассыпанные по зеленой молодой траве. Березовая роща на холме, залитая солнечными лучами. Приторный аромат сирени. Родина… 

* * *

Часы уже показывали шесть вечера, а заседание продолжалось. На трибуну поднимались все новые люди, в разных вариациях горячо повторяя одни и те же фразы о неминуемой победе мировой революции, которая принесет освобождение угнетенным на всем земном шаре и гибель всем угнетателям и их прислужникам. Пожилой переводчик на немецкий, едва успевавший в коротких паузах между выступлениями сделать глоток воды, уже не обращая внимания на лежащие перед ним листы с отпечатанным текстом, заученно повторял однообразные слова, время от времени вместо слова «угнетатели» вставляя «эксплуататоры» или «буржуазия» и заменяя «угнетенных» на «пролетариев» или «народные массы».