Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо

– Бей их, бабоньки! – раздался визгливый мужской голос.

Толпа, опрокинув хозяина и приказчика, рванула в лавку, двери затрещали, на ступеньках у входа начались потасовка и давка. Прижавшись к стене дома, Ирина продолжала осторожно двигаться вперед. Из задних рядов через головы пролетели камни.

«…и навеки запоминая медовый вкус, имя которому – любовь…»

Раздался звон разбитого витринного стекла и сразу же – истошный женский крик. Ирина остановилась. От разбитой витрины, схватившись за голову, пыталась отойти женщина с залитым кровью лицом. Охнув, она осела на землю и медленно повалилась набок. На долю секунды те, кто пытался прорваться внутрь через разбитую витрину, приостановились, бессмысленно глядя на нее, но раздавшийся из лавки радостный вопль: «Вот он, хлебушек!» – бросил их вперед через упавшее тело. Сзади, уже не замечая ничего, продолжали напирать другие. Ирине показалось, что она слышит, как трещат под ногами кости несчастной, и, не выдержав, отчаянно расталкивая всех, бросилась в самую гущу толпы.

– Пустите! Пустите же, говорю! Вы же по людям ходите!

Ее никто не слышал. Толпа, словно страшное многоликое чудовище, еще плотнее сжималась перед ней. От внезапного удара по голове потемнело в глазах. Уже знакомый визгливый мужской голос прокричал совсем рядом:

– Богатенькая сука тоже кушать захотела? Хлебушек наш отнять хочешь? А вот мы тебе сейчас! Бей ее!

Обрушившиеся удары свалили с ног.

– Кажись, я тебя знаю! Эй! Не ты ли мово мужа на улицу выкинула? – нависло над ней рябое одутловатое женское лицо в темном платке. – Ложки у нее, вишь, серебряные сперли! Вот я тебе! – С силой, по-мужски ударила Ирину по лицу. Из разбитого рта Ирины потекла кровь, солоноватая и теплая. Сознание стало уходить. Лежа на снегу, она безразлично почувствовала, что кто-то начал стаскивать с нее шубку. Очертания багрового пятна, появившегося перед ее глазами, расплывались, превращаясь в нечто зыбкое, нематериальное. Она вновь прикрыла глаза, всеми силами пытаясь не впустить в себя боль и навсегда запоминая солоноватый вкус, имя которому – ненависть…

Рядом в луже крови лежала молодая женщина, которую уже нельзя было спасти. 

* * *

Николай Ракелов во всем любил порядок. Каждая вещь в его кабинете имела свое, раз и навсегда определенное место. Нужные бумаги были разложены в папки и подшиты, карандаши остро заточены, в отдельную тетрадь записывались краткие сведения о переговорах, клиентах и деловых контактах. Был и особый блокнот, где записи велись придуманным самим Ракеловым шифром. Как раз в этом блокноте он и делал очередную запись, когда на столе неистово зазвонил телефон.

– Николай Сергеевич! – не сразу узнал он звенящий голос Керенского. – Похоже, началось!

– О чем вы, Александр Федорович? – спросил Ракелов, хотя все и сам уже понял.

– Началось! Получен указ о роспуске Думы. В городе волнения. Я в думе. Приезжайте.

– Революция… – проговорил Ракелов и, почувствовав легкий озноб, повернулся к окну, будто там, за стеклом, можно было найти опровержение сказанному. Хотя еще несколько дней назад, когда уволили более сорока тысяч рабочих Путиловского завода, а Керенский на заседании думы потребовал принять их обратно, Ракелов почувствовал – вот-вот начнется. На заводах и фабриках митинговали, работа прекратилась повсеместно. Люди под звуки революционных песен устремились на улицы. Против митингующих были брошены казачьи войска и пехотные подразделения. Царь, который после убийства Распутина жил в Царском Селе, отбыл на фронт.

– Похоже на то, – почти весело подтвердил Керенский.

– Так значит, конец?

– Конец? Скорее начало! Приезжайте сюда. Меня найдете. Но… На улицах неспокойно. Говорят, на нас идет толпа тысяч в тридцать.

– Еду, Александр Федорович, – решительно сказал Ракелов, положил телефонную трубку, вернулся к столу и начал автоматическими движениями аккуратно складывать папки и бумаги, стараясь унять волнение. «Похоже, привычный мир рушится, – думал он, – но это не должно изменить моих привычек. Поскольку я никогда не изменяю себе. Никогда». Переодевшись в пиджачную тройку коричневого цвета и аккуратно повязав галстук, он подошел к зеркалу, в котором отразилось лицо спокойного, уверенного человека. Правая сторона лица была сильно поцарапана, однако ссадины уже начали заживать. Несколько дней назад, охваченный внезапным беспокойством, он вышел встречать Ирину и с трудом вырвал ее из рук озверевшей толпы. Страшно представить, что тогда могло бы произойти, если бы на помощь не подоспели городовые. Ирина тогда на удивление быстро пришла в себя и даже шутила. «Некого винить, – улыбаясь разбитыми губами, говорила она, лежа на диване с пузырем льда, приложенным к голове. – Уж коли я сама полезла с головой в мясорубку, виновна ли та, что попыталась перемолоть меня?»

«Сдается мне, сейчас в мясорубку попадет вся страна», – удивляясь собственному спокойствию, подумал Ракелов. 

* * *