Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо

Она сама уже месяц, не желая оставаться без дела, работала секретарем в Особом художественном совещании по делам искусств, куда зазвал ее неугомонный Шаляпин. Работа ей нравилась. Общение с Бенуа, Грабарем, Рерихом, Щусевым не только доставляло удовольствие, но и позволяло хоть ненадолго отвлечься от происходящих вокруг событий, стремительных и тревожных. Время словно сжалось. Одного дня хватило бы на недели, а то и месяцы прежней размеренной жизни. Убийство Распутина, давшее надежду на изменения к лучшему, потом отречение государя, а с отказом Михаила Александровича взойти на престол – падение казавшейся незыблемой монархии, февральские беспорядки, которые все вдохновенно называли революцией, красные банты и ленточки, прикрепленные к лацканам пальто и пиджаков. Даже отец и прагматичный Шаляпин поддались всеобщему воодушевлению, украсив себя алыми знаками перемен. А вот Ники этого не сделал. Хотя, кажется, уж именно ему, работающему бок о бок с Керенским и пребывающему в центре событий, следовало бы это сделать в числе первых. Но Ники, напротив, выглядел озабоченным и даже немного угрюмым. Да и она сама до сих пор не была уверена, действительно ли все происходящее – праздник или все же «пир во время чумы»? Хотя какой уж там пир, если после введения в марте Временным правительством хлебной монополии перебои с продовольствием в городе стали обычным делом. Ники тогда долго разъяснял ей, ссылаясь на опыт Великой французской революции, что это совершенно неизбежный шаг, который заставит крестьян сдавать излишки зерна государству и позволит установить твердые цены на продовольствие. Ирина, выслушав его, недоверчиво покачала головой, заметив, что Россия не Франция и накормить ее «хлебом равенства» вряд ли удастся. Ники же сказал, что в такое неспокойное время надо научиться жить настоящим, потому что никто не знает, что нас всех ожидает в будущем. «Каждому дается столько испытаний, сколько он может выдержать», – повторила она слова матери, а сама подумала, что теперь, когда у нее есть Ники, ей ничего не страшно.

Впрочем, не стоит думать об этом сейчас, решила Ирина и приподняла крышку кастрюли, в которой тушилось мясо, купленное утром у спекулянтов за непомерные деньги. Готовила она теперь сама. По дому все приходилось делать своими руками. Бедного Василия, внезапно умершего прямо на улице, в нескольких шагах от дома, месяц назад похоронили, а Глаша на неделю уехала в деревню к заболевшей матери, да что-то задержалась. На обед сегодня обещал прийти Шаляпин, и Ирина была рада этому, надеясь, что в присутствии Федора Ивановича не будет разговоров только про политику. Она расстелила белую скатерть, расставила фарфоровые тарелки, разложила серебряные приборы и салфетки, достала из буфета солонку из матового резного стекла и, удовлетворенно окинув взглядом сервированный стол, направилась в свою комнату переодеться. Решила надеть свое любимое темно-синее платье. Звонок в дверь заставил ее поторопиться, и она, на ходу застегивая на шее нитку жемчуга, подаренную ей отцом к шестнадцатилетию, пошла открывать.

Шаляпин вошел в квартиру первым, сразу наполнив пространство сценическим громогласием, запахом дорогого одеколона и комплиментами молодой хозяйке, которая хорошеет день ото дня, а легкая бледность ей даже к лицу. Сергей Ильич, напротив, выглядел усталым. Ирина, которой в последнее время не часто удавалось видеться с отцом, заметила, что, войдя в состав нового, уже второго по счету Временного правительства, тот заметно сдал. Прежде энергичный, жизнерадостный и крепкий, теперь он напоминал заезженную лошадь – заметно похудел, осунулся, вокруг глаз появились новые морщинки, даже походка изменилась, будто нес он на плечах непомерную ношу. И уж точно теперешний отец совсем не был похож на того удалого молодца, который прилюдно признавался в любви Софи Трояновской. Ники тоже, как и отец, выглядел озабоченным, был молчалив и задумчив, словно стараясь спрятаться в тени громкоголосого Шаляпина.

Ирина пригласила всех в столовую, а сама поспешила на кухню.

Гости, выпив по рюмочке вина еще из старых запасов, заготовленных покойным Василием и бережно хранимых отцом, ели молча, не спеша, наслаждаясь вкусом рассыпчатой гречки с ароматным подсолнечным маслом и тушеным мясом.

– Ох, Ирина Сергеевна, угодили, – Шаляпин с видимым удовольствием отправил в рот последнюю ложку гречки. – Каша просто отменная! Признаюсь вам со всей откровенностью, люблю поесть и всю жизнь с самого детства более всего боюсь голода. И наряду с пристрастием, позволю даже сказать, чувственным увлечением сценой, ощущаю в себе пристрастие к вкусной еде, – он повернул голову к Ракелову, видимо, продолжая разговор, начатый еще на улице. – Так вот, скажу я вам, Николай Второй к нашему брату не так относился, как Николай Первый. Тот и за кулисы зайти не брезговал, и с актерами поболтать любил. Как-то в ответ на фразу Каратыгина, что, мол, тот и нищих может играть, и царей, потребовал – а ну-ка, братец, меня изобрази!

– И что Каратыгин? – По лицу Ракелова скользнула улыбка.