Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо

Смерть подруги, случившаяся два года назад, оборвала последнюю живую ниточку, которая связывала ее с прежней жизнью. Вместе с Леночкой они бежали из Петрограда на Юг России, выжили в голодной круговерти Гражданской войны, но перед самым приходом красных, пытаясь выбраться из Севастополя, потеряли друг друга в давке на причале, а через год случайно встретились в Париже, где Леночка уже сумела снять небольшую комнату на улице Жака Оффенбаха в квартале Пасси, облюбованном русскими эмигрантами. Вскоре она же нашла работу посудомойки в кафе и принялась за нее, настаивая, чтобы подруга не торопилась и подобрала себе что-нибудь приличное, благо денег на жилье и еду теперь хватает. Ирина как раз начала переговариваться с одним из недавно созданных модельных домов, куда ее будто бы могли через некоторое время взять манекенщицей, когда Леночка вдруг слегла с высокой температурой. В течение двух недель металась в бреду, задыхаясь от кашля, и буквально таяла на глазах. Ирина стала работать в кафе на ее месте, которое никак нельзя было потерять.

Леночка тихо умерла ночью, натянув на себя одеяло, словно не желая потревожить подругу…

– Мари! Пора обедать! – раздался из окна дома напротив пронзительный женский голос. – Да оставь ты эту приблудную кошку! Быстро домой!

Девочка, вздохнув, провела рукой по пушистой шерстке и грустно побрела домой, оглядываясь назад. Кошечка проводила ее до входа, жалобно помяукала у закрытой двери, а потом перебежала улицу, подошла к Ирине и стала тереться об ногу.

– Ну, иди ко мне, приблудная ты моя! – Ирина подняла кошечку. Та немедленно, по-хозяйски устроилась у нее на коленях и благодарно замурлыкала, так громко и преданно, что уже через час, купив вместе с Ириной на рынке Сен-Клу гусиную печень, оказалась в доме Николя, который не смог порадоваться только потому, что по делам находился в Лондоне.

Гусиная печень кошечке понравилась. 

* * *

– Дорогая! – В голосе Николя слышалась улыбка, которую не смог скрыть даже треск в телефонной трубке. – Мы на послезавтра приглашены на прием в посольство Советской России. Учитывая, что ты все время говоришь, что не желаешь общаться с этими… – Николя запнулся, подбирая слова, – советскими русскими, мы должны отказаться?

– Безусловно. Я никуда не пойду. Под страхом расстрела.

– Даже если там будет неуловимый Куприн?

Ирина заколебалась.

– Я знал, что тебя не пугает расстрел, – рассмеялся Николя, – поэтому и подтвердил наш приход. Тем более что господин Куприн будет точно. 

* * *

Федор Иванович Шаляпин с царственным величием принимал поздравления, с удовольствием выслушивая хвалебные отзывы избранных поклонников и поклонниц, приглашенных в квартиру теперь уже бывшего посла Маклакова на улице Пэги, в двух шагах от бульвара Монпарнас, куда тот вместе со своей незамужней сестрой Марией Алексеевной и старой служанкой-француженкой был вынужден переехать из здания на рю де Гренель после признания Францией Советской России, которое последовало за смертью Ленина.

– О, вижу, милый львеныш превратился в прекрасную львицу! – оглядел Шаляпин подошедшую Ирину и поднес ее руку к губам, едва прикоснувшись. Сказал вроде радостно, но так отстраненно и буднично, будто и не прошло многих лет со дня последней встречи и сам он будто только что вышел из их петербургской квартиры и через минуту вернулся забрать забытую шляпу. А она готова была броситься Федору Ивановичу на шею, чтобы хоть на мгновение ощутить прикосновение к той, ушедшей жизни. Болезненно поморщилась, ощутив, будто в сердце вонзили раскаленную иглу. Ей даже показалось, что запахло паленым. «Львенышем» называл ее Ники. С трудом улыбнулась и, приложив ладонь к шее, которую сдавило невидимой петлей, сказала Федору Ивановичу несколько ничего не значащих слов и отошла, устроившись в уголке гостиной на стуле.

Шаляпин хоть и был весел и балагурил весь вечер, но во взгляде, которым скользнул по ней несколько раз, Ирина ощутила надлом, внутреннюю необустроенность и незнакомую по прежним встречам закрытость. Казалось, душа его покрылась патиной, предохраняющей от ненужных волнений и потрясений. А она наблюдала за ним и думала, что, пожалуй, не только Федор Иванович, но и многие ее соотечественники, покинув родину, оставили на русской земле лучшую часть своих душ, замутились и растеряли теплоту и яркость – как краска, растворенная в чрезмерном количестве воды. Многие прежние российские кумиры, став эмигрантами, словно оказались под огромным увеличительным стеклом, обнаружившим неожиданные и порой не самые лучшие их черты.

Уже собираясь уходить, зашла в кабинет Маклакова, чтобы взглянуть на расхваленную Василием Алексеевичем «чудесную копию «Моны Лизы» работы хотя и неизвестного, но подающего большие надежды художника, которая уж точно бы понравилась великому Толстому». Встала перед картиной, вглядываясь в загадочную полуулыбку.

– Вы, Ирина Сергеевна, будто обижены на меня, – неожиданно услышала за спиной голос Шаляпина и молча повернулась. – Разрешите? – перешагнул порог кабинета.