– Я вижу по вам, что вы считаете это слишком жестоким, – продолжал Гитлер, медленно обходя вокруг кофейного столика, чтобы заглянуть в лицо каждому из них. – Но я
Неловкое молчание.
– А теперь, – добавил Гитлер, – я хочу услышать от каждого из вас, принимаете ли вы на себя эту ответственность. Я хочу, чтобы все услышали, как вы скажете: «Да, мой фюрер, я создам для вас атомную бомбу».
Он шагнул к Гейзенбергу, который, казалось, дрожал от его взгляда.
– Да, мой фюрер, – с трудом выдавил он из себя. – Я создам для вас атомную бомбу.
– Да, мой фюрер, – произнес сидящий рядом с ним фон Вайцзеккер. – Я создам для вас атомную бомбу.
Каждый из них произнес, все до единого.
– Хорошо, – сказал Гитлер. – Значит, мы договорились. Однажды вы вспомните этот час и поймете, что это был исторический момент – момент, который направил судьбы мира по новому пути. И что вы приняли в этом участие.
Ойген Леттке чувствовал себя совершенно разбитым, когда покидал рейхсканцелярию вслед за учеными, словно был одним из них.
По ним было видно, они чувствовали себя точно так же. Гейзенберг вполголоса обсуждал с Дибнером компьютерную симуляцию бомбы, говорил о некой Ирене, судя по всему, студентке и одаренной наборщице программ, которую следует привлечь к работе, но Дибнер то и дело только недовольно отвечал:
– Хм, да, нужно будет подумать об этом.
Отто Ган шел сгорбленный, молчаливый, углубленный в себя; казалось, дело занимало его больше, чем остальных.
Это бросилось в глаза и его коллегам; Леттке заметил, что Макс фон Лауэ шепнул другому физику:
– Я беспокоюсь о Гане. Он полностью потрясен. Опасаюсь худшего.
– И что вы собираетесь делать? – спросил тот у него вполголоса.
– Последую-ка я за ним. Чтоб не совершил никаких глупостей.
Тот кивнул ему.
– Прежде всего, не дайте ему на улице сразу же схватить свой «Фотель» и написать письмо Лизе.
– Ах да, – произнес фон Лауэ. – Такое от него можно ожидать. Прослежу.
Они получили свои телефоны, вышли на улицу – и с изумлением обнаружили, что уже стемнело!
– А что теперь? – спросил кто-то, на что Леттке вообразил, что теперь, возможно, он поужинает со всеми этими светилами.
Но никто из физиков не намеревался. Они вытащили свои телефоны, вызвали такси, говоря что-то вроде «Я еще успею на последний поезд».
Фон Вайцзеккер разговаривал по телефону с кем-то по имени Ганс:
– Мы наконец вышли. Да, лично с Гитлером. Не утруждай себя, разумеется, нам нельзя об этом говорить. Что? Конечно, ты можешь угадать, но тогда мне придется солгать тебе. Хорошо, увидимся позже.
Гейзенберг был единственным, кто попрощался с Леттке, сказав:
– Вот так сюрприз вы нам устроили.
Остальные разбрелись по такси, не удостоив Леттке ни единым взглядом, и вот все ушли, а он один остался стоять на обочине.
Ну, наверное, вечер с учеными все равно получился бы довольно скучным, сказал себе Леттке, возвращаясь в «Кайзерхоф» и направляясь прямиком в ресторан.
Официант поинтересовался, забронировал ли он столик.
– Нет, но я постоялец, – возразил Леттке, которому такая возня показалась нелепой; обеденный зал был зияюще пуст.
– Из какого номера, позвольте спросить?
– Из 202-го.
Официант склонился над крошечным экраном древнего компьютера, стоявшего при входе, старинной модели периода грюндерства, набрал номер и внезапно стал в три раза более услужливым.
– Ах, герр Леттке. Правительственный гость. Прошу, следуйте за мной.
Лабиринт из хрустальных бокалов, накрахмаленных скатертей и украшенной золотом посуды до столика на одного в отдельном кабинете. Меню с золотым тиснением, но без цен, зато с таким скромным выбором блюд, что принять решение было нетрудно.
– На ужин, – заказал Ойген Леттке, – суп, жаркое с овощами и шоколадный десерт. Бургундское, в качестве аперитива бокал крымского шампанского.
– Отличный выбор, – заверил официант, забрал у него из рук меню и вышел.