Управление будущим

Войны строятся на попытке изменить идентичность, когда одна КРИ (культура, религия, идеология) пытается захватить территорию другой КРИ. Одна КРИ всегда считает свои представления о мире более правильными, чем у чужой КРИ.

Все примеры прошлого таковы. Религиозные войны сотрясали Европу с уничтожением представителей другой веры. Гитлер и Сталин видели себя идеологическими противниками, точно так СССР смотрел на Запад, обоюдно направив ракеты друг против друга. Конечно, есть противоречия экономического порядка, но под них все равно подводятся аргументы борьбы с «чужим».

Сегодняшний мир ничем не отличается от мира прошлого. Исламская КРИ породила феномен терроризма на более массовой основе, чем это было раньше, например, в случае русских бомбистов девятнадцатого века. Проблемы иммигрантов в западном мире являются примером культурной войны, которую не смогла разрешить концепция мультикультурализма.

Идентичность выступает в роли определенной «сетки», набрасываемой на физическое и воображаемое пространство, связывая их вместе. Сюда попадает список своих собственных героев и врагов, отличный от других. СССР выстраивал их с нуля, именно поэтому его герои часто были еще живыми в момент их глорификации. Сегодняшнее постсоветское пространство имеет не только живых героев, но у него и сложности с героями прошлого времени, которые не признаются частью населения. То есть даже мертвыми герои могут нести в себе прошлые конфликты.

Рим пытался остановить подобный тип конфликтности, включая богов завоеванных народов в свой пантеон, хотя и на вторых ролях. Однотипно Сталин создавал национальных героев внутри общего списка героев всей страны. По этой причине Довженко он предложил сделать фильм о Щорсе как об украинском Чапаеве.

Понятие стратегического нарратива, взятое на вооружение американскими военными, как раз охватывает видение мира под углом зрения идентичности. Это американский стратегический нарратив против нарратива Аль-Каиды. Советский стратегический нарратив был отличен от американского. Холодная война являлась продвижением каждой из сторон своего нарратива на чужую территорию.

Д. Запольский считает ошибкой трактовку римлян высокоцивилизованными, а варваров – дикарями. С его точки зрения, разница в том, что варвары были свободными людьми, а не жили в системе управления принуждением. А система свободы сильнее системы принуждения.

Запольский пишет уже о современности: «Западный человек – потомственный варвар. Он счастливее и свободнее (хотя зачастую хуже образован, имеет узкие навыки и мыслит куда более меркантильными категориями). Сегодняшняя „слабость Европы“ – миф. Западная идентичность сильнее имперской: даже „малые“ народы Балтии не утеряли своей воли в условиях СССР. Кстати, обратите внимание: сегодня Москва упрекает Европу именно в варварстве: отсутствии „духовности“, „традиционности“, „мужественности“. Именно в том, что отличает римлянина от „дикаря“» [1].

Единственное возражение, которое возникает тут, состоит в том, что СССР все же не пытался разрушить модели мира национальностей СССР. Хотя в планах и было разрушение национальных границ. Ю. Андропов в свое время поручал разработать деление СССР не по национальным границам, а по хозяйственным. Но в результате разработка этих планов не получила продолжения. Понятно, что никакого распада СССР тогда бы не произошло, поскольку национальная «энергия» была бы резко ослаблена.

Национальная энергия оказалась в центре разлома СССР. Конечно, теневая советская буржуазия хотела получить себе свое: директора заводов – заводы, секретари ЦК – административное управление страной, а секретари обкомов – областями. Но все это было оформлено в виде национального запроса. С тех пор ищется модель совмещения национальных требований построения государства, пришедших из девятнадцатого века, с политическим пониманием нации, созданным в наше время.

Ю. Макаров видит слабость сегодняшней украиноцентричности в ее стремлении к изоляции, что объясняется тем, что до последнего времени носители этой идентичности находились на периферии общества [2]. Это перекликается с мнением С. Жадана, что сегодня имеет место не столько борьба за украинский язык, сколько борьба против русского [3]. Это вызвало целый шквал отрицательных реакций.

По сути стратегический нарратив не зависит от языка, можно выразить украинский стратегический нарратив и на английском, хотя язык, несомненно, является базовым компонентом культуры. Однако литература может быть ориентирована и на другие образцы/каноны. Как и ориентация самой жизни может быть не только на литературу. В. Сорокин пишет: «Российская жизнь всегда была литературной, как американская – кинематографичной. Слово в России – это такой вековой мамонт, беспощадно топчущий все вокруг. Здесь слова, мифы и представления по-прежнему важнее дел, вещей и реальности» [4].