Упражнения

Был уже час ночи. Роланд собирался выпить на сон грядущий немного виски, сильно разбавив его водой. Бутылка стояла у него под рукой, и он налил себе изрядную порцию, добавив совсем немного воды. Неожиданно на защиту Алисы встал Лоуренс. Его до глубины души тронули ее мемуары, как он сказал отцу по телефону. И он назвал скептицизм Роланда «неуместным». Сын был необычно откровенен.

– Тебя же там не было. Ты познакомился с Oma и Opa много лет позднее, когда они стали добрее, как это бывает с пожилыми людьми. И неважно, что в те годы так было принято, что тогда родители именно так обращались со своими детьми. Это ее жизненный опыт. Можно сказать, что она говорит от лица целого поколения. Если культура тогда была такая жуткая, какое до этого дело восьмилетней девочке, которую отправили спать без ужина. Это ее жизнь, и она вправе описывать ее такой, какой она ее ощущала.

– Свою правду.

– Не передергивай, папа. Просто правду. У меня полно знакомых, которые рассказывали мне о своем дерьмовом детстве и своих ужасных родителях. А потом я встречаю этих родителей – и они сама доброта. Но я же не стану считать своих знакомых злонамеренными лжецами. Во всяком случае, думаю, тебе не понравилась эта книга по другим причинам.

– Может быть, ты прав.

Этот разговор состоялся, когда Лоуренс находился где-то на американском Среднем Западе, где участвовал в конференции о сельском хозяйстве в условиях изменения климата. Роланд уже не виделся с ним полгода и не хотел заводить серьезный спор по телефону. У его сына было гораздо больше аргументов, чем у него, невзлюбить мамины мемуары. И то, что книга его взволновала, было достойно восхищения и говорило о великодушии Лоуренса. Но если Джейн исковеркала жизнь дочери, то что уж говорить о том, как она исковеркала жизнь сыну? И где же тут честная писательская оценка обеих матерей и, если на то пошло, отца? Беспорядочная, вечно маргинальная, жизнь Роланда, с его урывками приобретенным каким-никаким образованием и серийной моногамией передалась по наследству Лоуренсу. Это трудно было назвать подарком судьбы.

Всякий раз вступая на приятную нейтральную полосу, куда его приводил стаканчик виски в конце утомительного дня, он обыкновенно размышлял о том, что тайна жизни Алисы по меньшей мере всегда была ему интересна. В его жизни больше таких, как она, не было – даже отдаленно. Не считая Мириам, никого, склонного впадать в такие крайности. Для большинства людей, включая и его самого, жизнь просто происходила. Алиса же сражалась за нее. Он больше никогда не видел ее после той случайной встречи в берлинском переулке, когда Стену повалили в пятидесяти разных местах. Почти двадцать один год назад. И он сомневался, что еще увидит ее когда-нибудь. И в этом было нечто сказочное. Она разрослась до огромных размеров. Она заняла пространство в умах нескольких миллионов человек, читавших ее книги на сорока пяти языках.

Она вновь появлялась в его жизни с английским переводом каждой ее новой книги, примерно раз в три года, и с вырезками рецензий, которые ему время от времени посылали помощники Рюдигера. Роланд давным-давно попросил не присылать ему полный свод откликов прессы на ее книги. А между этими событиями он редко о ней вспоминал. И когда случайно натыкался на статью о ней, это всегда нарушало его душевное спокойствие и направляло его мысли по новому курсу. Хороший пример – то, что произошло в прошлом году. Ему прислали вырезку из «Франкфуртер альгемайне цайтунг» – большую статью о Нобелевской премии по литературе, завершавшуюся размышлениями о том, кто бы мог попасть в списки кандидатов в этом октябре. Каждый год циркулировали разные слухи, не всегда беспочвенные. И далее следовал список обычных лиц. Филип Рот, Элис Манро, Патрик Модиано. Но, разумеется, заключал автор статьи, настало время вновь удостоить этой чести немецкоязычного писателя. Ведь после Элфриды Елинек не было никого. И кто же в этом году достоин стать лауреатом, как не Алиса Эберхардт? Конечно! В то утро Роланд отправился в букмекерскую контору на Хай-стрит в Клэпхеме и спросил у сотрудницы, какие шансы у Эберхардт. Той пришлось звонить кому-то и проконсультироваться. В их списках это имя не значилось. Ответ поступил из главного офиса. Пятьдесят к одному. И он поставил аж целых пятьсот фунтов. Восьмая часть его накоплений за всю жизнь. Двадцать пять тысяч фунтов можно было извлечь, точно живительную амброзию, из плодов успеха его бывшей жены – и в этом была бы хоть какая-то справедливость. Когда настал октябрь и лауреат был объявлен, высоким званием был и впрямь удостоен немецкоязычный автор – но не Алиса. Нобелевскую премию получила Герта Мюллер. Очень жаль. Он надеялся на справедливость другого рода. И ему пришлось принять свою битую ставку как честный вердикт, вынесенный их распавшемуся союзу.