Как-то Роланду позвонила Мирей – и все изменилось. К тому моменту они уже не были любовниками, но оставались близкими друзьями. Голос у нее был удрученный. Из Берлина ей позвонил отец и рассказал. Полтора месяца назад агенты Штази пришли на работу к Флориану и арестовали его, выведя из-за стола. Оказывается, его сослуживец из Министерства сельского хозяйства накатал на него донос из-за какого-то сделанного им замечания. Через четыре дня арестовали Рут. На глазах у перепуганных девчонок сотрудники Штази провели в квартире обыск и перевернули все вверх дном. Они не нашли ничего существенного, но забрали коллекцию пластинок. Ханну и Шарлотту отправили под присмотр бабушки Мари. Она безуспешно пыталась узнать, где держат Флориана и Рут. Но не осмелилась искать слишком настойчиво. Но теперь – тут Мирей осеклась, и Роланду пришлось немного подождать, пока она собралась с духом, – детей могут перевести в Институт по делам молодежи в Людвигсфельде. Суд мог вынести решение, что их родители «обнаружили неспособность воспитать своих детей так, чтобы из них выросли ответственные граждане». Ханну и Шарлотту должны были отдать на попечение государства. Хуже того, их могли разлучить, поместив в разные учреждения. Но, по словам месье Лаво, в этом он немного сомневался и пообещал навести справки.
Роланд собрался ехать в Берлин на следующий же день. Ему ничего другого не оставалось: либо поездка, либо парализующая неприкаянность дома. По пути в Хитроу он заехал в свой банк выпросить скромный овердрафт по счету. В Берлине он сел на автобус и пересек границу через контрольно-пропускной пункт «Чарли». На этот раз он отнесся к пограничнику, досматривавшему его сумку, как к мучителю его друзей. Он его ненавидел. Когда он позвонил в знакомый ему звонок квартиры в Панкове, дверь открыла молодая женщина с густым макияжем, державшая на руках ребенка. Она держалась дружелюбно, но сказала, что не знает никаких Хайзе. Правда, за ее спиной он разглядел мебель Флориана и Рут. Их жизнь растоптали, а их мебель досталась новому владельцу.
До дома Мари, шестиэтажки довоенной постройки, было минут десять ходу. Но дверь никто не открыл. Спускаясь вниз по общей лестнице, он столкнулся с соседкой. Та сообщила, что Мари в больнице, но в какой именно, не знала.
Ему не хотелось уходить ни с чем, так ничего и не узнав о судьбе семьи. Но выбора не было. Гнетущая тишина и полумрак, характерные для Восточного Берлина, сжимали в своих удушающих объятьях жилые кварталы, высившиеся вокруг него. Он сел на автобус до центра и, повинуясь инстинктивному импульсу, вышел в Пренцлауэр-Берге. Он задыхался от духоты, на шею давил влажный воротничок рубашки, но ему было наплевать на себя, поэтому он шагал двадцать минут до Норманнен-штрассе, до Министерства государственной безопасности. Он даже не удивился, когда вооруженный охранник не пустил его внутрь.
Вернувшись в Западный сектор, он поел на улице – сосиски с картошкой и огурцами на картонном подносике. Звонить месье Лаво, чтобы узнать новости, не было смысла. Мирей сказала, что отец проведет всю эту неделю в Париже. После некоторых колебаний Роланд снял самый дешевый номер в привычном ему отеле около Фридрих-штрассе. Номер был скорее похож на кладовку с высоким потолком и узеньким окошком. В ту ночь он спал не больше часа. Он громко стонал при мысли о милых шалуньях Ханне и Шарлотте, испуганных, беззащитных и одиноких, вырванных из привычного мира любви и заботы, брошенных на произвол враждебного режима. Он стонал при мысли об их родителях, сидящих в камерах-одиночках, об их муках отчаяния и боли за своих дочек и за друг друга. Он ругал себя последними словами. Эти книги и пластинки, которые он им привозил, только помогли государству состряпать на них дело. Ох уж это его эгоистичное упражнение в добродетели. Как же права была Мирей. Надо было ее слушать!
Он лишь пытался избавиться от своих демонов. А его сегодняшняя бесцельная поездка – просто ради того, чтобы сменить обстановку. Неужели он рассчитывал на то, что страшный министр госбезопасности Эрих Мильке примет его в своем кабинете с распростертыми объятиями, начнет названивать в тюрьму и в сиротский приют, поможет семье воссоединиться ради какого-то герра Бейнса, возмущенного приезжего с Запада, старавшегося заглушить свое чувство стыда?