Упражнения

Через два месяца, выпив кофе в «Адлере», он стоял в очереди на контрольно-пропускном пункте «Чарли», дожидаясь, когда его пропустят в Восточный Берлин. В его портпледе лежали две долгоиграющие пластинки для досмотра. Но «Медленный поезд» и третий альбом «Велвет андерграунд» он замаскировал. Правда, старенькие конверты были настоящие: Шостакович в исполнении оркестра под управлением Баршая, – но вот только наклейки на новеньких пластинках ему не удалось отпарить. Вместо этого Роланд исцарапал и состарил их. Кроме того, в сумке лежало карманное издание «Скотного двора», по-английски, с фальшивой обложкой: «Тяжелые времена» Диккенса. Но он напрасно проявил такую предусмотрительность. Он поспрашивал знакомых. Два журналиста, старые берлинцы, не сговариваясь, заверили его, что ввозить в Восточный сектор книги и пластинки можно сравнительно легко. В худшем случае их могли конфисковать, или же его развернут и предложат вернуться без них. Желательно, как его предупредили, не брать книг на немецком. А фальшивые конверты для пластинок были необязательны.

Ему бы следовало расслабиться по мере того, как очередь медленно продвигалась вперед. Но его мысли беспокойно метались в такт его учащенному сердцебиению. Накануне вечером, перед тем как уехать из Лондона, Мирей приехала к нему домой, и они поссорились. И он уже начал думать, что она, возможно, была права. Перед ним оставалось всего четыре человека. Но он не вышел из очереди.

Роланд приготовил ужин для двоих. Прежде чем они сели за стол, он показал ей свою контрабанду.

– Оруэлл? Ты с ума сошел! Если тебя пропустят, то, значит, за тобой будут следить.

– Я пойду пешком. И буду оглядываться.

– Ты записал их адрес?

– Я его запомнил.

Она вынула пластинку из конверта. Ее не впечатлила пыль, которой он покрыл виниловую поверхность.

– Семь треков на каждой стороне. Ты полагаешь, симфонии Шостаковича составлены именно так?

– Хватит! Давай есть.

– Что ты хочешь этим сказать? Что в ГДР не знают Шостаковича?

– Мирей, я советовался с людьми, которые сто раз пересекали границу с книгами.

– А я там жила. Тебя могут арестовать.

– Мне все равно.

Он был раздражен, но ее обуяла неукротимая галльская ярость. И при этом ее английский был безупречен. Он слышал ее голос и сейчас, когда шагнул вперед и протянул пограничнику свои документы.

– Из-за тебя мои друзья рискуют!

– Чепуха!

– Они могут потерять работу.

– Сядь! Я сделал жаркое.

– О, можешь чувствовать себя героем! Можешь заявить во всеуслышание, что ты хоть на что-то способен! – Она выскочила из-за стола и выбежала из комнаты, из дома, раскрасневшаяся, прекрасная.

– Quelle connerie![62]

Пограничник взял раскрытый паспорт. Он был одного возраста с Роландом, того же возраста, что Флориан и Рут, – лет тридцать или что-то около того. Его дешевенькая форма была ему мала и казалась такой же претенциозной, как и его предписанные уставом строгие манеры. Он выглядел как статист в дешевой постановке костюмной оперы из современной жизни. Роланд ждал и наблюдал. Лицо у пограничника было бледное и вытянутое, с родинкой на щеке, губы тонкие и чувственные. Роланд подумал о том, какая пропасть, какая стена отделяет его от этого человека, который при другом раскладе мог бы быть его партнером по теннису, соседом по дому, дальним родственником. Между ними лежала гигантская невидимая сеть – чьи изначальные хитросплетения по большей части были забыты – измышлений и верований, военных поражений, вторжений и исторических случайностей. Паспорт вернулся к нему. Кивок в сторону сумки. Роланд ее открыл. Теперь, когда все это происходило, он почти ничего не чувствовал. Возможные варианты дальнейших событий могли быть любыми. Бессонная ночь или несколько ночей в Хоэншёнхаузене, тюрьме Штази. Ходили слухи о применении там китайской пытки водой. Еще говорили о круглой камере, обитой черной резиной, где царила абсолютная темнота – ради того, чтобы дезориентировать узника. Плевать! Пограничник достал две пластинки, сунул их обратно, взял «Тяжелые времена» и несколько пар носков в коробке, бросил их в сумку, выудил бутылку «Вальполичелло» и бережно положил на место. Потом жестом пригласил его пройти. Роланд, на ходу застегивая сумку, превозмог побуждение поблагодарить пограничника, сочтя это недостойным себя. О чем почти сразу пожалел, но было уже поздно.

Так, если Мирей права, за ним следили. Он в это не верил, но не мог просто отмахнуться от ее слов. Ее голос звучал у него в ушах, когда он шел по тихим переулкам, нелепо петляя и возвращаясь назад, чтобы запутать следы. В какой-то момент ему показалось, что он перехитрил сам себя и заплутал, как вдруг заметил слева мелькнувший между зданий бледный кусок Стены. Наконец он выбрался на Унтер-ден-Линден, где поймал такси и поехал в Панков.